Зачем убили Сталина? Преступление века
Шрифт:
Много уже написано о том, что Василий Сталин, например, откровенно плакал. Писали и о том, что он-де и в сердцах бросил резкую фразу насчет того, что, мол, загубили отца, сволочи, отравили! Что ж, такое было вполне в духе младшего сына Сталина. К тому же такое обвинение было правдой.
Василий распускал язык и позднее… И Берия, как новый министр внутренних дел, санкционировал его арест. «Россиянские» «историки» приводят этот факт как лишнее доказательство виновности Берии. А ведь всё могло объясняться и иным!
К убийству Сталина Берия отношения не имел, однако о том, что Сталин отравлен, мог подозревать с самого начала — как только оказался вместе с другими членами Бюро Президиума ЦК у постели умирающего. Скорее всего, Берия с самого начала что-то и подозревал, о чем-то догадывался.
Так
И вот тут экспансивность Василия могла, с одной стороны, помещать делу деликатного следствия, а с другой стороны, могла сломить голову самому Василию. В таком случае, распорядившись арестовать его, Берия действовал, во-первых, в интересах следствия, а во-вторых, попросту спасал Василию жизнь!
Это мое предположение подтверждается и тем, что арестовали-то Василия Сталина при Берии, но сидеть-то он продолжал и после ареста Берии. Если бы Василий подозревал как убийцу отца Лаврентия Павловича, то, казалось бы, чего уж лучше — после ареста Берии выпустить на свободу очередную «невинную жертву» его «произвола», да и дело с концом. И пусть бы Василий, подвыпив, лишний раз во всеуслышание посылал проклятия в адрес подлого убийцы. Ан нет! Сын Сталина как «сел» при Берии, так и продолжал «сидеть» при Хрущеве. Спрашивается — кого обвинял Василий Сталин в смерти отца?
Впрочем, вернемся в день 8 марта 1953 года… Прощание со Сталиным закончилось.
И назавтра предстояли его похороны.
Глава восемнадцатая
9 МАРТА 1953 ГОДА. КЛЯТВА БЕРИИ
Считаю необходимым сказать, что всегда был беспредельно предан партии Ленина — Сталина, своей Родине, был всегда активен в работе…
9 марта 1953 года на фронтоне Мавзолея уже краснела двойная надпись:
В этот день страна и все прогрессивное человечество прощались со Сталиным. Сказать так не означало сбиться на казёнщину или лицемерить — о Сталине действительно скорбели сотни миллионов людей. Бывший в тот день на Красной площади чекист В. Ф. Котов писал:
«Обычно, когда собираются огромные массы народа, от тесного скопища людей исходит какой-то сплошной гул. А здесь, казалось бы, полное безмолвие. Очевидно, многим знакомо выражение… «волосы на голове зашевелились». Должен сказать, что в тот момент, когда страна прощалась со своим вождем, раздались одновременно трехминутные сигналы, подаваемые гудками и сиренами — вот тогда я почувствовал, что у меня не то что волосы на голове зашевелились, а такое было ощущение, что словно шапка-ушанка самопроизвольно приподнялась на голове, а в горле застрял комок и по телу пробежал озноб. Такое чувство испытали и другие мои товарищи по оперативному наряду».
Так было позднее, в 12 часов по московскому времени, когда после закрытия траурного митинга те же, кто выносил гроб из Колонного зала Дома союзов, сняли его с постамента перед Мавзолеем и медленно внесли в Мавзолей.
А началась траурная церемония в 10 часов 05 минут, когда Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович и Микоян вынесли гроб с телом из Колонного зала и установили его на артиллерийском лафете. Траурная процессия в сопровождении воинского эскорта двинулась по Охотному ряду и Манежной площади на Красную площадь к Мавзолею. В 10 часов 45 минут она была у Мавзолея.
Гроб установили на высоком постаменте, и советские руководители вместе с иностранными гостями, среди которых были Чжоу Эньлай, Клемент Готвальд, Пальмиро Тольятти и другие, поднялись на Мавзолей.
Митинг открыл председатель комиссии по организации похорон Хрущев. Выступили Маленков, Берия и Молотов.
Присутствовавший на Красной площади писатель Константин Симонов оставил об этом важном часе в истории державы
Вот что писал Симонов о Берии:
«Листая сейчас номера … газет пятьдесят третьего года, сверяя все это с личными своими воспоминаниями, я не мог не обратить внимание на… некоторые снимки, тогда не обратившие на себя внимание (выделение здесь и ниже мое. — С.К.), а сейчас бросающиеся в глаза. «Правда» за десятое марта пятьдесят третьего года. Первая полоса ее. Трибуна Мавзолея… У микрофона Маленков в ушанке, а справа от него между Хрущевым в папахе пирожком и Чжоу Эньлаем в мохнатой китайской меховой шапке, Берия, грузно распирающий широкими плечами стоящих рядом с ним, в пальто, закутанный в какой-то шарф, закрывающий подбородок, в шляпе, надвинутой по самое пенсне, шляпа широкополая, вид мрачно-целеустремленный, не похож ни на кого другого из стоящих на Мавзолее. Больше всего похож на главаря какой-нибудь тайной мафии из не существовавших тогда, появившихся намного позже кинокартин».
Эта цитата, уважаемый читатель, тоже ведь документ истории, но не великой сталинской, а уже более поздней — подлой хрущевской. Симонов поставил в вину Берии даже широкие плечи и шарф, даже его мрачный вид. А что он в день похорон вождя и старшего товарища должен был иметь вид оживленно-расслабленный — чтобы угодить будущим «мемуаристам»?
Между прочим, Берия на том общем фото, о котором вспомнил Симонов, действительно выделяется, причем сравнение Симонова достаточно точно… Однако надо заметить, что и остальные на этом фото выглядят карикатурно. И я, сравнивая его сегодня с качественными фотографиями, сделанными в тот же день 9 марта 1953 года и не раз в последние годы опубликованными, задумываюсь: чем объясняется эта коллективная карикатурность — некачественной тогдашней полиграфией или сознательным карикатурным ретушированием снимка, в котором прорвалась десятилетиями скрываемая неприязнь «какой-нибудь тайной мафии» и к усопшему несколько дней назад Сталину, и к усопшему уже почти тридцать лет назад и уже лежащему в Мавзолее Ленину, и к собравшимся на трибуне Мавзолея в целом, а особенно — к Берии? Полиграфический уровень «Правды» в то время был действительно не очень-то высок, и если бы кто-то в реальном масштабе времени даже выразил бы удивление по поводу некачественного фото на первой полосе, то всё можно было бы объяснить потрясенным состоянием души, плохим клише, замерзшими руками фотографа и т. п. А про себя радоваться — мол, вот мы их как! Перед всем светом уродами выставили, и не подкопаешься!
Ведь и такое предположение сегодня выдвинуть можно!
Не так ли?
Однако это еще не все!
СИМОНОВ написал также и о трех речах, которые прозвучали в тот день с трибуны Мавзолея. И это место его воспоминаний мне тоже придется в своей книге привести:
«На траурном митинге выступали три разных человека… Первым был Маленков, вторым — Берия, третьим — Молотов. Различие в тексте речей мне и тогда не бросилось в глаза… Однако та разница, которую сейчас по тексту речей не уловишь (еще как уловишь! — С.К.), но которая была тогда для меня совершено очевидна, состояла в том, что Маленков, а вслед за ним Берия произносили над гробом Сталина чисто политические речи, которые было необходимо произнести по данному поводу. Но в том, как произносились эти речи, как они говорили, отсутствовал даже намек на собственное отношение этих людей к мертвому, отсутствовала даже тень личной скорби (отнюдь нет. — С.К.), сожаления (? — С.К.) или волнения, или чувства утраты, — в этом смысле обе речи были абсолютно одинаково холодными. Речь Маленкова, произнесенная его довольно округлым голосом, чуть меньше обнажала отсутствие всякого чувства. Речь Берии с его акцентом, с его резкими, иногда каркающими интонациями в голосе, обнажала отсутствие этой скорби более явно. А в общем, душевное состояние обоих ораторов было состоянием людей, пришедших к власти (а до этого они что — в трактирах ананасную воду подавали? — С.К.) и довольных этим фактором».