Задира
Шрифт:
Трибуны над манежем походили на волнующееся море. Маги увлеченно спорили о том, полностью ли прав Красный, аннулируются ли ставки, какое наказание ждет нарушителя и что было действительной целью нападения на Эллеса: покушение на его жизнь, или желание победить на дуэли любой ценой?
Но мне уже было не до этого, словно бычок, которого на веревке ведут на бойню, я безвольно шел в неизвестном и неинтересном мне направлении, влекомый под руки двумя Красными.
Где-то в стороне, на краю сознания, регистрировалась информация о том, что Таах требует соблюдения каких-то традиций, толпа горячо
С Бордовым соглашаются, и мы остаемся с ним наедине, укрытые каким-то магическим куполом. Таах скороговоркой доводит до меня что-то очень важное, если судить по тому, как он волнуется. Вот только я ничего не понимаю, и не хочу этого. Причем мозг понимает, что нужно слушать, но воли к этому – как не бывало.
Где-то глубоко внутри просыпается совсем еще юный Женька, давным-давно до глубины детской души возмущенный просмотром одной старой еще советской сказки, где околдованная женщина сидела с отсутствующим видом и говорила: «Что воля, что неволя – все равно…». Мальчишка недоумевал тогда, как вообще можно проявлять такую пассивность. Вот он бы никогда!…
Что ж, Женя, никогда не говори: «никогда».
Потом Таах снова что-то требовал. Трибуны снова волновались. То тут, то там возникали горячие споры, грозящие закончится дуэлями, тем более, что место действия к этому очень располагало. Все же, кажется, Бордовый добился своего. Хотя, кому какая разница?..
Мой мир на невыносимо долгое время свелся только к разъяренному шипению очень большой кошки, безрезультатно пытающейся взять на себя командование непослушным человеческим телом. Больше не было ничего. Совсем ничего.
Но постепенно я начал приходить в себя и соображать, пускай и медленно да с громким противным скрипом. Приструнил внутреннего зверя, ознакомился с обстановкой.
Вы когда-нибудь бывали в казематах? Я вот до сегодняшнего дня тоже не мог похвастаться таким опытом. Теперь этот досадный пробел заполнен. Повешен на цепях, как Кощей Бессмертный. Вот только цепи золотые. С минимальным количеством примесей, добавленных в благородный металл только для того, чтобы придать ему достаточную твердость.
Подготовились, значит. Знают, что тело Бродяги вытворяет с металлами, поддающимися окислению. Умные, да? Что ж, зато они точно не знают, что, как гордый сын своей Родины, я на любую их хитрость могу ответить своей непредсказуемой глупостью!
От истового махания кулаками после драки меня отвлекло деликатное покашливание из темного угла моего узилища. Темно, было везде, но зрение Бродяги могло пронизывать обычную темноту. Чернота же этого угла оказалась пасовать перед моими читами.
– Я вижу, что теперь вы все окончательно пришли в себя, следовательно, настало время знакомства, – осторожно прозвучал приятный хоть и немного скрипучий голос, - признаться, никогда даже не надеялся, что мое многолетнее одиночество когда-нибудь будет скрашено такой неожиданно пестрой компанией. Сначала я решил, что это очередной хитрый ход моих тюремщиков, но потом убедил вашего зверя пообщаться со мной и немного рассказать о себе и своем… друге. Я, конечно же, необъективен, ибо несказанно рад сейчас любому общению, но, клянусь, что услышанная история поразила
– Таллан, - сипло произношу я, пользуясь небольшой паузой в монологе местного старожила и памятуя о том, что первым должен представляться и более молодой, и тот, кто входит в помещение, в котором есть незнакомцы.
– Да-да, знаю-знаю! И спешу заверить, что искренне рад! Когда-то я был гордым носителем очень длинного родового и кланового имени, но теперь с радостью буду откликаться, если Вы будете звать меня просто Эд. Договорились?
– Значит вы Красный? – почему-то посчитал я себя обязанным уточнить вполне очевидную вещь.
– Как вареный рак! Может даже еще краснее! – раздалось из все еще темного угла сдержанное хихиканье.
И только тут, вложив в уме всю имеющуюся информацию, ваш покорный слуга задался вопросом: а не сумасшедший ли сейчас со мной общается?
От этой мысли мгновенно стало не по себе, поскольку мое нынешнее положение голого прикованного к стене человека оставляло мне не слишком много шансов на, скажем так, охрану своего личного пространства со всеми вытекающими из этого последствиями.
– В уже упомянутые мной «лучшие времена» я был умопомрачительно силен и амбициозен. Это может прозвучать, как пустое бахвальство, но, уверен, что мог бы какое-то ощутимое время противостоять любому из Белых, которых я знал. Да-да, я был безмерно силен. А теперь, вот, извольте видеть, не могу покинуть темницу, которую сам же и проектировал.
– Да уж, неосмотрительно было не предусмотреть лазейки отсюда для себя или близких, - поддакнул я, больше для того, чтобы порадовать истосковавшегося по общению соседа, чем на что-то надеясь.
– Почему же? – издал явно нервный смешок Эд. – Отнюдь! Нет ничего проще, чем выйти отсюда с гордо поднятой головой! Все, что для этого нужно: просто полностью раскаяться в своих прегрешениях. И, тем не менее, вы все трое не поверите, но живым за всю историю существования этой камеры, живым отсюда еще никто не уходил! Если честно, я сильно удивлен, что брат той страдавшей душевным расстройством мертвой девушки, что частично нашла себе приют внутри арендуемого тобой тела, посчитал своей победой то, что ты сейчас здесь…
– Да Вы насквозь меня видите, как я посмотрю, - попытался я скрыть за плохеньким каламбуром свою возрастающую озабоченность текущим положением дел.
– О, поверь, за те года, что мне пришлось здесь провести, я разговорил каждый камень, из которого созданы эти стены. Неужели ты думаешь, что можно было удержаться от общения с почти полноценными личностями? А частичка кошки с родовым именем? Такого не было даже на моей памяти! А ведь Белые тогда творили все, что только могли придумать! Одушевленные предметы встречались чуть ли не на каждом шагу. А у меня был врожденный талант: я слышал их чувства, и они там, как я сейчас медленно сходили с ума. Нет, некоторые делались с умом и состраданием: одушевленность проявлялась в них лишь изредка, когда того требовали обстоятельства, но были среди Белых и такие «кое-какеры», что делали постоянно бодрствующие одушевленные вещи. И чувствовать боль этих созданий было ужасно. Поэтому я еще в детстве начал мечтать положить конец этому самоуправству…