Шрифт:
Философическая поэма
Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Правительства Санкт-Петербурга
Дед Етой
встал не с той…
Вовремя наших сказочных путешествий по Русскому Северу, Беломорью, Алтаю с весёлой компанией гениальных
* * *
Рассказывал однажды Дед Етой,
как в первый раз случайно встал не с той
и опыт ему этот полюбился.
Не то чтоб дождь пролился золотой,
не то чтоб льнул он к деве молодой
иль костью он в пивной не подавился.
В те дни прочёл он книжку «Вне Земли»,
научно-фантастическую повесть.
В ней не было ни боли, ни любви,
лишь формулы, холодные, как совесть.
Он понял, прочитав её: «О да,
сие не богохульство – богознатство!
Вселенная – чернильная вода,
где бездна звёзд, где вакуума братство,
всё остальное чушь и ерунда,
юродство, безначалие, попса…»
Глядишь в окно, особо с утреца,
а за стеклом жучки и водомерки
всё шастают, как дамы на примерке
у модного московского швеца,
весельчака, жуира, хитреца,
придурка, мудреца и мертвеца,
скрывавшего налоги при проверке.
* * *
Опять Дед Етой встал не с той, спозаранку
со сна посмотрел на родную Фонтанку,
на небо над ней, на полёт сизарей
над трубами красными госпиталей.
И вспомнил Етой настоящее время,
то давнее время, то главное время,
где «я», а не «он», и где «мы» – не «они»,
в какой переулок трамвай ни сверни.
Фонтанка впадает в Балтийское море,
в Балтийское море, костистое море,
где рыбка-колюшка кусает за хвост…
Трамваи бегут за Египетский мост…
Зачем-то рифмуются «море» и «горе»,
и следом Некрасов – «и хворосту воз».
Я слушаю трепет октябрьских вязов,
мой садик Покровский огнём опалён,
в нём воздух, как в детстве, прозрачен и вязок,
и мне не хватает простуженных связок,
чтоб хрипло сказать: «Я в Маринку влюблён».
Сегодня четверг, завтра пятница, в хоре
недель проходящих не знаешь,
ли в сердце рифмуются «горе» и «море»,
и рыбка-колюшка играет с рекою,
и падает в детство Египетский мост?
* * *
О Дед Етой,
ты снова встал не с той,
кривишь губу, завидуешь и злишься.
Взгляни на облако, задумайся, постой –
вот так и ты уйдёшь и растворишься
в крови земной, солёной и простой,
и отпоют тебя стволы и листья,
и дождь прольётся влагой золотой.
А, Дед Етой?
А Дед Етой завидует, ярится,
юродствует, злословит, матерится,
трясёт своей кудлатой бородой.
Ему бы встать бы с той,
но Дед Етой
с неё не встанет принц… принципиально,
как Троцкий, трезво, интернаць… онально:
«Раз встал не с той,
так и встаю не с той!»
* * *
Деду Етою в осеннее утро
прямо в постели, такие дела,
тихо, как тайна, как лодочка, утло
мысль простая однажды пришла:
все умирают, и всё умирает –
звёзды, планеты, жучки, червячки…
Гений родится, горит и сгорает,
в мёртвой руке зажимая очки.
Нужно ли помнить, что жизнь бесконечна,
что, умирая, уходим туда,
где человечье и нечеловечье –
общее дело-работа-беда?
Всё умирает, и все умирают,
но перед тем как уйти – боже мой! –
в игры дурацкие дети играют:
король, королевич, сапожник, портной…
* * *
Дед Етой читает Гёте
сочиненье о природе,
о ленивцах, толстокожих,
о скелетах грызунов
и – точь-в-точь на нас похожих –
о страшилищах из снов.
Шестипозвонковый череп
перепрыгивает через
прошлое несовершенное,
настоящее кошерное
в будущее волшебное –
прыг-попрыг, и был таков,
без балды, без дураков.
Философия природы,
философия свободы,
Дух Святой…
Вы, наверное, поймёте,
почему читает Гёте
Дед Етой –
встал не с той.
* * *
Ты, Дед Етой, не сентиментален,
ты видишь мир, как он орбитален,
Богом к вечности присандален,
территориален, пирамидален:
над озером стайки прозрачных мух,
солнце садится в сухой тростник,
тихо, как в храме, стихает звук,
слуха не тронув, не раздразнив,
робок и осторожен, как
лёгкий олень в смоляных стволах
(тает у монастырских стен,
стонет по-рыбьи у сходен чёрных
ветра восточного долгий «ах»,
над колокольней крылатый взмах –
стайка галок, птиц неучёных).