Заетойщина
Шрифт:
* * *
Раз подумал Дед Етой
по привычке встав не с той:
«Все мы человеки,
все мы чебуреки,
зёрнышки кофейные
и машинки швейные.
Зёрнышко съел червячок,
механизм сточился,
чебуречник на крючок
попался и спился».
Долго-долго Дед Етой
мысли той дивился.
Нет ему бы встать бы с той,
разговор бы был простой,
верёвочкою б вился.
* * *
Когда,
вставал по правильному – с той,
толчковой, правой, пятипалой,
мохнатой, стреляной, бывалой,
надёжной, крепкою, кривой,
сносившей милльон носков,
в болотах вязшей, знавшей жалость
травы весенней луговой,
сапог последних обветшалость,
то в нём сомненье пробуждалось
и в рассужденье выражалось:
«На свете столько есть вещей,
что нас доводят до смущенья, –
яйцо, где смерть хранил Кощей,
заготовленье овощей
и мысли в слово превращенье…»
На этом ум его темнел,
и сам он словно каменел,
как угль в нетопленом камине
или минёр, приникший к мине,
с которой сладить не сумел.
* * *
Дед Етой в бега пустился,
Свят-Николе покрестился,
выпил рюмку – чтоб не в грех…
Зимний карандашный бег
голых веток по просторам,
разлинованным узором
деревенек, горок, рек, –
по полям, одетым в снег.
Вдоль чернильного излома
в стылых комьях чернозёма
с ледяным бугром холма –
муравьиная тюрьма.
Думы к дому убегают,
бесы бесятся, пугают,
змей змеится подо льдом,
подожди весны – взломает
лёд могучим он хребтом…
Дед Етой в бега пустился,
третьи дни не ел, постился,
думы думал, к дому ник,
вёл дневник.
В нём записано на чётной
на странице самой чёткой
под чертой:
«Встал не с той».
* * *
«Дед Етой, ты зачем встал не с той?» –
Голос с неба, как шёпот берёз,
а потом, будто колокол, медь,
будто сонную лунную твердь
будит рёвом ревун луновоз.
Осязаю полуночных гроз
говорливую мутную желть,
то проносится облако ос,
то тигрят полосатая гроздь
в материнскую тычется шерсть.
Ощущаю тяжелой ступнёй –
словно землю копытами бьют.
Ну откуда он здесь, половецкий
степной нарастающий гуд?..
Ну зачем, ты скажи мне, зачем
в нашем времени, скачущем врозь,
эта мутная жёлтая темь,
эта ось, уходящая вкось
через плоть, через сердце – зачем?
«Дед Етой, ты зачем
Дед молчит, нет ответа, тоска,
мрак и морока крепкий настой,
гробовая из тёса доска.
* * *
Дед Етой, воротясь с огородов,
где копал прошлогодний турнепс,
возгласил: «Ненавижу уродов,
тупо верящих в братство народов! –
(хоть был сам инородец и вепс). –
Вот вы верите в это вот братство,
в справедливость всей этой мотни?
А ведь шило куда ни воткни,
всюду братья друг другу бьют хари
и на улице, и на базаре,
и на солнышке, и в тени.
Чернопузые гробят белых,
те, кто смелые, – те несмелых.
Слышь, стреляют? Башку пригни».
Дед Етой задумался, темя
почесал, а трудное время
над его головой текло,
как расплавленное стекло.
* * *
Дед Етой, хлебнувши квасу,
встал, естественно, не с той.
Вот несёт он тела массу
на ближайший стул пустой.
Сел. Упёр в колено локоть,
приложил ладонь ко лбу.
Ждёт, когда же мысли ноготь
прочертит черту в гробу
черепного небоскрёба,
где не небо, а где нёбо,
всё в морщинах, всё в делах,
добрый, смилуйся, Аллах!
Не дождался и скорее
на коленке написал:
«Пункт один: пришли евреи,
мир стал лучше и мудрее.
Пункт второй: ушли евреи,
появились брадобреи –
рынок, очередь, вокзал…»
Сам не понял, что сказал.
* * *
Прилично ли Деду Етою,
привычно не вставшему с той,
седою трясти бородою,
как резвый козёл молодой?
Трястись в зачарованных дрожках,
дрожащих, как Бродский И. А.,
Галчинского перевёдший,
печальный, как ослик Иа.
Такая дорога удобна,
где тяжкая ноша легка,
где хлебное поле съедобно,
где рыбная речка сладка.
Где леса покой не тревожен,
где овцы с волками дружны,
где встречный, как ветер, не сложен,
где Бог, и Ему мы нужны.
* * *
Дед Етой сидит на стуле,
сын напротив, в пол глаза.
Дед встаёт, не с той, в натуре,
в голосе его гроза.
«Кто сегодня суп грибной
ел из ямы выгребной?
Кто окурок из плевательницы
кинул в лоб преподавательницы?
Кто уже в который раз
смыл котёнка в унитаз?»
Сын молчит, а что сказать?
«Весь в отца», – сказала мать.