Загадаю Тебя

Джолос Анна

– Ведьма притащила с собой какую-то вонючую херобору.

– Это вытяжка из лекарственных растений.

– Последний раз так люто пекло, когда я по-пьянке сел задницей в крапиву.

Смеюсь, качая головой. Природа одарила меня чересчур богатым воображением. Поэтому я с лёгкостью в красках представила себе эту картину.

– Не вредничай. Помогает же, – ставлю тарелку с овощами на подоконник. Чтобы остыли побыстрее. – Ты вон лежал неделю, не вставая, а сейчас почти как огурчик! Отпустило.

– Огурчик, – хмыкает,

потирая многострадальную спину. – Маринованный. Сморщенный и скрюченный.

– Перестань, ты отлично сохранился!

– Я бы отлично сохранился, если бы не прожил сорок четыре треклятых года бок о бок с твоей бабкой-потрошительницей.

– Дед! – смотрю на него выразительно.

– Не могла до юбилея дотянуть? Ишь ты!

– Перестань.

– Старая коза, управилась! Забрала безвозвратно мои нервные клетки с собой на тот свет! – заводит старые песни о главном.

– Ну всё, ладно тебе.

Знает, что не одобряю, когда плохо отзывается о бабушке.

Вы не подумайте чего дурного. Свою жену Корней Степанович любил. Однозначно сильнее, чем ненавидел.

– Парень пришёл в себя. Пойду гляну, как он там, а потом займусь готовкой.

– Ты сперва поясни, как оказалась на дороге, Ольга.

Ох, этот угрюмый взгляд мне знаком.

Разозлился. Как и предполагалось.

– Я скатерть новую купила, – виновато склонив голову, признаюсь сразу. – Не хотела больше тратить твои деньги. Чего там той пенсии…

– Додумалась! В метель. С санями. Пешком. Одна. Восемь километров, – бьёт себя по лбу. – Ты в своём уме, Миронова?

– Восемь? До Ипантеевки? – удивлённо переспрашиваю. – Я думала, где-то четыре-пять. Ах вот почему я так долго шла…

Возводит глаза к потолку.

– Кретин ты мой, топографический! Вся в мать! Та однажды тоже удрала в Ипантеевку на дискотеку. А потом пешком оттуда шоркала. На пару с Калининой приползли к утру. Перепуганные, в слезах-соплях. Дуры! Устали идти. Залегли ночевать в лесу и чуть не стали завтраком для медведя.

– Ого…

– Вот тебе и ого! Мозг включать надобно! – раздражается всё больше.

– Я ж почти дошла. Не ругайся!

– Дошла она… Ремня получишь и весь разговор! – грозится по-старинке.

Бывало уже, обещал им отхлестать, но ничего такого, конечно же, не делал.

– Что в голове, Оля? Ты могла замёрзнуть или стать мишенью для этого хулиганья!

– Я же здесь, – мягко успокаиваю.

– Они тебя видели? – хмурится, отчего морщинки кажутся ещё глубже.

– Нет. Их пятеро было. Я трусливо спряталась за деревьями.

– Спасибо, хоть на это сподобилась!

– Дед… – лезу обниматься, несмотря на то, что он этого не любит. – Прости.

– Совсем обо мне не думаешь!

– Думаю. Думаю всегда. Ты же самый близкий для меня человек! – целую в щёку.

– Не слюнявь, Олён, – бросает недовольно. – Пошли поглядим, оклемался мажор или нет. Щас придумаем,

как благодарить нас будет. За спасение.

– Ты чего! – возмущённо на него зыркаю.

– А чего? – потирает рукой поясницу. – Коля сказал, что его мерен лямов семь стоит. Потому и позарились на него ипантеевские. Куш решили сорвать. Новогодний.

– С каких пор дядя Коля у нас в иномарках разбирается? – цокаю языком. – Всю жизнь на отечественном авто ездит.

– Да тут и разбираться нечего. На морде написано, что он из этих.

– Из каких?

– Из тех, кто поближе к кормушке, – поясняет, шагая вразвалочку. – Поди сын какого-нибудь вора-олигарха.

– Дед…

– Откуда такая дорогая машина у сопляка? – сощурив один глаз, продолжает невозмутимо.

– Ну, во-первых, на морде у него написано только то, что его жестоко избили. А во-вторых, совсем неважно, кто он и чей сын. В эту минуту он просто человек, пострадавший по воле случая, – топаю за ним следом.

– Ээ, пострадавший! Мы идём к тебе! – сообщает громко. – О, Оль, а давай в заложники его возьмём? Пусть выкупают.

– Шутник ты у меня, дед, – качаю головой.

– Нате-здрасьте…

Останавливаемся на пороге.

Парень лежит, отвернувшись к стене. Одеяло натянуто по самые уши. Дышит, что немаловажно. Это можно распознать по мерно вздымающейся спине, если присмотреться.

– Ещё и свет на него впустую тратим, – ворчит дедушка и, протянув руку, щёлкает выключателем. – Между прочим, с первого числа опять тариф увеличивают. Скоты!

– Давай оставим его, пусть поспит, – аккуратно прикрываю дверь, чтобы не шуметь. – Зуля придёт, разбудим. Всё равно мы с тобой не врачи и ничем толком помочь не можем.

– Эта ведьма опять сюда явится?

– Да. Отвар принести обещала.

– Ой, мутная баба!

– Ну почему же?

– Взгляд, как у ядовитой змеюки. Глядит в самую душу. В нутро. Бабка твоя вот точно также на меня смотрела, когда пыталась выяснить, куда премию с завода дел.

Хохочу.

– Укладывайся. Надо растереть поясницу, да готовится к новогодней ночи, – снимаю с холодильника пузырёк. Через мутное стекло даже цвета содержимого не видно.

– Оливье и Шуба должны быть на столе, – тем временем наставляет он. – И та рыбная хрень.

– Бутерброды с горбушей. Сделаю, – выливаю на ладонь маслянистую жидкость.

– И беруши мои найди. Опять будешь Огонёк свой дурацкий смотреть. Заткну хать уши.

– Какой ты противный! Праздник ведь! Не смотреть же нам сегодня Охоту и рыбалку, дед? – активными массирующими движениями распределяю жидкость.

– А чего нет? Охота и рыбалка куда интереснее.

– Да уж конечно!

– Клянусь, вот как включала твоя бабка-мозгосос в девяностые эту дичь, так с тех пор ниче и не изменилось. Всё те же холёные, зажравшиеся рожи. Потише ты, Оля! – кряхтит, ойкнув.