Загадка 602-й версты

Мильчаков Владимир Андреевич

«Господи, даже это знает,— тоскливо подумал Кабелко.— Значит, за мною кто-то следил».

— За всю ту ерунду, что вы получили и еще получите по объявлениям, вы уже уплатили больше, чем заработали за год. Вас целый год кто-то должен был кормить, одевать, обувать и даже предоставлять квартиру.

«Следили, определенно следили,— с ужасом думал Кабелко.— Но кто и когда?»

— Значит, вы не хотите говорить?— услышал он голос Горина.— Тогда мы запишем в протоколе, что вы отказались дать показания, и дело с концом. Пусть вас

уличат ваши сообщники.

Горин правильно рассчитал удар. На мало-мальски смелого такой прием не произвел бы никакого впечатления. Но Кабелко был трус, и его мелкая душонка завистливого и жадного себялюбца сразу же юркнула в пятки.

«Отказался дать показания»,— повторил про себя Кабелко. Ему послышалось, что в этой стереотипной фразе выражается его враждебность к советской власти, нежелание считаться с нею. О, это слишком страшно. Он не хочет ссориться ни с советской властью, ни с законом, особенно когда они говорят с ним через таких людей, как этот следователь. Ведь он ничего плохого не сделал. Он лично ничего не сделал. Делали другие. Правда, он этим людям оказал кое-какие услуги, но ведь не по своему желанию. Это они его заставили. Он сам никогда не стал бы делать ничего такого, что могло привлечь внимание этого всезнающего следователя.

— Значит, от дачи показаний отказываетесь?— чуть повысил голос Горин.

— Нет, зачем же,— забормотал Кабелко и вдруг, жалко улыбнувшись, спросил:— Вы меня не посадите, если я расскажу вам все, что знаю?

— Мы арестуем только в крайней необходимости.

В данном случае много зависит от вас. Вернее, от того, насколько вы будете чистосердечны.

Полозов с нетерпением взглянул на часы. Допрос явно затягивался. Кабелко молчал, видимо, не решаясь начать признание и боясь отказаться от показаний. И, словно помогая перепуганному парню обрести храбрость, Горин добродушным тоном спросил его:

— Зачем вам понадобились аристократические предки? Ведь ваш отец и сейчас портняжит в Минске.

— Да, с этого-то все и началось,— облегченно, словно переступив порог, заговорил Кабелко.— Имел такую глупость сказать одной легковерной гражданке, что, мол, я не из простых. Тут и понесло.

— Что, неприятности были?— улыбнулся Горин.

— У меня нет,— ответил Кабелко.— Отец в письме спрашивал, не натворил ли я чего, а то, мол, у него интересуются, кто были его папа и мама.

— Ясно,— расхохотался Горин.— Здесь аукнулось, а там откликнулось. Но это не страшно. Никто в ваше графское происхождение не поверил.

— Вы не поверили, а другие поверили,— запинаясь, проговорил Кабелко.

— Когда это случилось?

— Еще в конце августа,— негромко ответил Кабелко. Он пошарил в карманах и, ничего не найдя там, кроме платка, начал нервно теребить его.— Ко мне, сюда в багажку, пришел человек по фамилии Парфенов и сказал, что знал моего отца графа Кабелко.

— Врал,— перебил Горин.— Тот Кабелко, которого расстреляли за

участие в диверсии в двадцать пятом, никакой не граф. Обычный варшавский сутенер, до революции прапорщик царской армии.

— Конечно, врал,— уныло согласился Кабелко.— Но я испугался. Он, хоть и не грозил, но я все равно испугался.

Кабелко вытер грязным измятым платком вспотевший лоб и умолк.

— Что потребовал от вас Парфенов?— резко спросил Горин.

— Чтобы я почаще бывал у Когутов и обо всем сообщал ему.

— А еще?

— Больше ничего,— замялся Кабелко.

— Врете! Вы что же, провести нас думаете?

Кабелко молчал, сворачивая в жгутик совсем посеревший от пота и грязи носовой платок.

— Ну!— крикнул на него Горин.— Что еще требовал от вас Парфенов.

— Карту,— тихо, почти шепотом, проговорил Кабелко.

— Какую карту?

— Обычную. Географическую. Только разрезанную и очень подробную.

— Крупномасштабную?

— Да. Парфенов так ее назвал.

— Где вы ее искали?

— Везде. И в книгах, и в одежде, которая на виду. Даже в сундуках.

— Нашли?

— Нет.

— Где живет Парфенов?

— Ей-богу, не знаю. Он говорил, что работает в Лесохиме на подсобке. А лесохимцы летом все в лесу живут.

— Парфенов приходил один?

— Всегда один, когда ко мне шел. Но два раза я его видел с несколькими такими же, как он.

— Где видели?

— Да здесь же, на станции. Первый раз он их встречал. Их трое к нему приехали, с двухчасовым ночным. А второй раз они в ларек за продуктами приходили.

— Как зовут Парфенова?

— Не знаю. Он не сказал.

— Где вы с ним встречались?

— Он всегда сюда приходил. Тут ведь всегда народ толчется.

— Что вы рассказывали ему о Когуте?

— Все.

— И про крючок в доме Когута?

— И про крючок,— шепотом подтвердил Кабелко и умолк. Он, видимо, ожидал, что Горин после этого признания сразу же арестует его. Но следователь, прекрасно понимавший состояние перепуганного парня, после долгой паузы спросил:

— Сколько вам платил Парфенов?

— По-разному,— покраснел Кабелко...— Когда пять, когда семь рублей, а раза два по десяти.

— Щедро,— констатировал Горин.— Когда вы его видели в последний раз?

— Вчера под вечер.

— Что он вам приказал?

— Велел сказать Немко, что «Николай Угодник» завтра явится ему.

Выдержка на этот раз изменила Горину. Услышав о скором явлении «Николая Угодника», он широко открыл рот, а глаза, как говорится, «полезли на лоб». Но, заметив предостерегающий жест Полозова, стоявшего у стены за спиной Кабелко, следователь сдержал вертевшееся на языке восклицание и, помолчав, будничным тоном спросил:

— И часто вам приходится быть курьером «Николая Угодника»?

Ничего не заподозривший Кабелко вначале не понял вопроса, а затем, уразумев, начал шепотом подсчитывать, загибая пальцы.