Загадка 602-й версты
Шрифт:
— Вы не меня агитируйте, товарищ Могутченко,— обиделся Алешка.— Я знаю, что мертвые ходить не могут. Вы поагитируйте возчиков. Струсили-то они, а не я. Сегодня вечером все узнают об этой чертовщине и откажутся затемно работать.
Могутченко искал в памяти что-либо, чем можно было бы ответить на удар врага. Надо было придумать что-то убедительное, пусть даже глупое, как сама провокация, но обязательно очень убедительное для малограмотных одуревших от суеверия людей. Но ничего подходящего на ум не приходило.
— Полозов знает?— спросил Алешку Могутченко, чувствуя себя неловко под взглядом ждущего немедленного решения паренька.
—
— Неужели Полозов не обратил внимания?— недоверчиво переспросил Могутченко.
— Нет, что вы,— вступился за Полозова Алешка.— Просто торопился. Он только мне сказал, что лошадь на мертвое тело, то есть на покойника, ни за что не пойдет.
— Значит он сказал, что лошади возчиков не пошли бы через переезд, если бы там был покойник?— радостно ухватился за эту мысль Могутченко.
— Да, а что?
— Так это же великолепно!— весело воскликнул начальник отдела и от радости ударил ладонью о колено:— Ты говоришь, Алешка, что лошади были очень усталые?
— Вконец измучены,— подтвердил тот.— Целый день восемнадцатиаршинные бревна возили.
— Далеко от переезда стоял этот сукин сын на деревяшке?
— Сажени две, не больше,— уверенно определил Алешка.
— Ты это точно знаешь?
— А как же! Я уже был в Папиненках,— ответил комсомолец и с горечью добавил:— Поагитировал.
— Ну и каковы результаты?
— Послали по матушке и хотели намять шею.
— Правильно. Так и должно быть,— подтвердил Могутченко.— А все же тебе, Алеша, нужно еще раз сходить в Папиненки.
— Ну их к черту,— отвернулся в сторону Алешка.
— Значит, ты хочешь, чтоб лесозаготовки сорвались? Ведь в лесосеках завтра загудят об этом происшествии.
— А что я там делать буду? Опять агитировать?
— Нет, ругаться. И крепко ругаться, как только сможешь.
— Набьют не только шею, но и морду,— убежденно сказал Алешка.
— А ты не сам ругайся, а мою ругань им передай. Тогда не набьют,— успокоил комсомольца Могутченко.— Слушай внимательно, Алеша. Иди в Папиненки прямо к Петровану. Петрован меня знает. Так вот скажи ему, что я считал его умным и храбрым человеком, но сейчас вижу, что он не только безмозглый дурак, а что гораздо хуже — трус. Трусливее зайца и глупее индюка. Так и скажи.
— А он мне как въедет своим кулачищем,— азартно прокомментировал Алешка, представив, как озвереет Петрован от такой оценки его умственных и моральных достоинств.
— Передавай от моего имени Петровану,— оставив замечания Алешки без внимания, продолжал Могутченко,— что ему-то, бывшему красному коннику, пора бы знать, как реагирует лошадь на мертвяков. Ведь любая самая поганая кляча шарахнется в сторону от мертвяка и захрапит. А у них как раз все наоборот получилось. Лошади шли спокойно, а захрапели и рванулись галопом трусливые ослы вроде Петрована. Ну и добавь еще что-нибудь покрепче...
— Да что вы!— восхитился Алешка.— И того, что вы сказали, вполне хватит. Петрован взовьется, как наскипидаренный. Выходит, лошади умнее мужиков получились, а во-вторых, сам товарищ Могутченко его трусом назвал.
— Вот ты мне и проверни эту работу,— закончил разговор Могутченко и стал застегивать полушубок, видя, что Алешка безропотно начал собираться в Папиненки.
— Набить морду, конечно, могут,— вслух прикидывал тот, натягивая
— Ты и по деревне этот разговор пусти,— давал последние наставления Могутченко.— Почему, мол, лошади не испугались мертвяка. Только здесь ты на меня не ссылайся. Здесь ты действуй самостоятельно.— Пошути, мол, кто-то захотел попугать, а трое здоровых мужиков чуть в штаны не наложили.
— Все будет сделано, как надо,— пообещал Алешка.— Вон и сменщик идет. Я сейчас и отправлюсь.
— Двигай, братишка,— напутствовал Алешку Могутченко, вместе с ним выходя из будки.
Шагая вдоль путей к казарме, Могутченко размышлял, знает или не знает Иван о вчерашнем происшествии на переезде. Начальник отдела заметил, что ему еще не попадался на глаза ни один боец взвода. Раньше свободных от наряда бойцов он встречал и в зале ожидания, и около магазинчика, и просто разгуливавшими по путям группами и в одиночку. А сейчас ни одного не видно.
«Молодец, Полозов,— одобрил Могутченко.— Страхуется от утечки информации и бойцов бережет от провокационных слухов. Да и хорошо, что люди под рукой. Сейчас в любую минуту могут потребоваться все силы взвода. Но при таком положении до Полозова мог и не дойти слух о вчерашнем».
И Могутченко окончательно решил: если сам Полозов не заговорит об этом — промолчать. Пусть он не отвлекается от основной задачи — поимки убийц.
Чекистский опыт подсказывал ему, что мнимый мертвец появился на переезде совсем не для того, чтобы помешать лесозаготовкам. Видимо, бандиты хотят вызвать у народа еще больший страх перед домиком Когутов. Наверное, Полозов прав, утверждая, что бандиты еще придут в домик. Вот они и создают вокруг домика страшную славу, чтобы даже их посещение его, если кто это увидит, было отнесено за счет нечистой силы. А вот по лесосекам пугающие народ россказни распространяются, видимо, уже другими, притаившимися гаденышами, которым не под силу теперь тягаться с советской властью в открытом бою. В памяти Могутченко всплыла фамилия Логунова, видевшего покойного Когута на лесном озере. Что это еще за Логунов Артамон Феоктистович? В донесении сказано, что он приехал со своею артелью из Красавской волости. Это верст шестьдесят — семьдесят отсюда. Там лесов уже мало, народ занимается льном и отхожим промыслом. Столяры и плотники из Красавской волости хорошие, на всю губернию славятся.
«Стой-ка,— сказал сам себе Могутченко и даже в самом деле остановился на секунду.— Полозов-то мой из Красавской волости родом. Не знает ли он там такого? Спрошу сейчас».
Но, войдя в казарму, начальник отдела в первые полчаса совсем забыл о Логунове и даже о происшествии на переезде. Его глазам представилась не совсем обычная картина.
За столом, посредине комнаты сидел командир взвода. Перед ним на обрывке газетной бумаги лежала небольшая кучка табаку. Бывшие в казарме бойцы по очереди подходили и старательно обнюхивали лежащий на бумаге табак. Некоторые после этого уверенно отвечали: «Не знаю», «Не приходилось куривать», другие, понюхав раз-другой, нерешительно говорили: «Доводилось где-то видать такой сорт», или: «Знакомым отдает, а чем, не могу понять», и только один самый молодой боец, дольше других и с явным удовольствием втягивавший ноздрями запах табака, заявил: «Закурить бы, товарищ командир. По дыму-то скорей определю. Кажись, это дело знакомое».