Загадка Фестского диска и змеепоклонники
Шрифт:
Я снова вернулся к тому углу страницы, откуда следовало начинать ее чтение: к черным богам. У первого из уст появляется Слово — «ленты, упавшие с неба», в которых я усматривал символ генетической информации. Второй поставляет «строительный материал» — покрытое точечками вещество, которому в соответствии с «записью» предстоит стать телом. Третий, окруженный звездными глазами, олицетворяет необходимый для возникновения растения, животного и человека фактор — процесс преобразования материи. Ибо эти глаза, нарисованные на схеме клеток, наполовину белые и наполовину черные, символизируют превращение неживого вещества в живое.
Здесь следует заметить, что черные фигуры богов, вероятно, изображают Шолотля, двойника Кецалькоатля в подземельях, а также дух, душу, вообще второе
Всю эту страницу украшает и как бы поддерживает понизу фриз со знаками Венеры, тем самым, бесспорно, помещая все вышеназванные события на небе. Так я вновь получил серьезную поддержку в своем предположении относительно того, что «небо» для древних мексиканцев находилось внутри живых существ.
К рисованным подтверждениям генетического значения «четырех колеров» я мог добавить еще одно, со. страницы 50-й того же кодекса (рис. 87). Здесь изображенные в двух клетках, двух «колерах» — как бы записанные — идеи крови и сердца по мановению присутствующего бога Миктлана превращаются из «записи» в настоящие кровь и сердце!
И наконец, было еще подтверждение реченное. В числе ацтекских текстов сохранился и тот, который по древнему обычаю произносил перед домашним алтарем отец дочери, растолковывая ей идеи веры, этические принципы и смысл человеческого бытия. Вот так начиналось это поучение:
«Ты стоишь передо мной, доченька моя, мое ожерелье из драгоценных камней, мои перья кецаля, мое произведение, из меня рожденное. Ты моя кровь, мой цвет, мое отражение».
Конечно, сказал я себе, эти слова можно понимать как угодно, если не знаешь, что такие понятия, как «драгоценный камень», «перья кецаля», «кровь», «цвет» («колер»), «отражение» («двойственность») входили в катехизис ацтеков и имели для них строго определенные бытийные значения — те же, что и в рисованной версии их священных книг.
Вместе с тем мне казалось, что более убедительного обоснования требует моя мысль о равнозначности «трех колеров» и кодонов трех оснований. И я сказал себе, что скорее всего тот, кто знает полосчатые и спиральные объекты в качестве носителей генетической информации, должен знать и о способе кодирования этой информации — о трехбуквенном коде, тем более что он — одна из основ жизни. С того момента, как троичный код возник в виде первых репликаторов, химических частичек, способных создавать собственные копии, он стал столь же важным для непрерывности жизни, как и солнечное излучение. Вот как об этом писал S. Olmo в книге «Размножение млекопитающих»:
«Все организмы на Земле, начиная с простейших бактерий и кончая человеком, используют идентичный набор кодовых триплетов…
Кодоны универсальны не потому, что троичная система кодирования представляет собою идеальное решение проблемы, а лишь потому, что первый организм, точнее, первая самовоспроизводящаяся нуклеиновая кислота, возникшая в древнейшем прошлом на Земле, натолкнулась именно на эту достаточно эффективную систему кодирования. После того как система кодирования была единожды, в самом начале существования жизни, установлена, не было уже иного' пути, как только сохранить ее in toto(в целом) у мириад потомков этого первого существа. Любая более поздняя попытка сменить систему кодирования лишила бы смысла всю информацию, записанную ранее в ДНК, приведя к немедленному вымиранию того организма, который отважился бы это проделать. Таким образом,
Из сказанного следовало, что имелись все основания найти изображения кодонов и на страницах кодексов.
Однако указание на то, что я, по-видимому, не ошибаюсь, нашлось в памятнике древности другого региона — в Перу, в той самой стране, которая уже открыла мне каменного орла с двойной гелисой на спине. На сей раз это была ткань. На древнем килиме под названием «Смеющиеся боги», хранящемся в музее Беллериве в Цюрихе, нетрудно увидеть, что темой рисунка являются не сами божества и не их смех, а соприкасающиеся пальцами трехпалые руки. Уже то, что эти антропоморфные фигуры наделены только тремя пальцами, указывает на особое значение этого числа. Сопоставление же его с действием приобретает уже глубоко не символическое, а информативное значение. «Тройки» — способ преодоления пространства и времени, перехода от левого края этой ткани к правому, или наоборот. Именно так, рассуждал я, от одного поколения к другому, переносятся кодовые триплеты ДНК. Кодон ГАА либо АГА, безошибочно копируемый, переходит от родителей к детям, внукам, правнукам. И именно поэтому каждая из таких троек, несмотря на гигантский путь, пройденный ею через неисчислимое множество тел, означает сегодня совершенно то же, что и три миллиарда лет назад.
Стало быть, ткань из Перу повествовала об устойчивости кода во времени. Кроме того, на треугольных «шляпах» божков лежат изогнутые палочки, а оттопыренные уши, соединенные тонкими перепонками с головками, походят не столько на ушные раковины, сколько на знаки мексиканских драгоценных камней. Так что если и то и другое означало то же, что и их аналоги в кодексах миштеков, значит, я и здесь имел дело с клетками, хромосомами и троичным кодом.
ГОРА
была еще одним символом, заслуживающим особого изучения. Ее в принципе, хоть и не без оговорок, считают иероглифом слова «местность», «город» или «поселок». В пользу такого прочтения говорит несколько подобных наименований. Например, в районе Монте-Альбана еще и по сей день существуют две местности: одна — Тутутепек, раньше, по-видимому, называвшаяся Тототепек, что на ацтекском языке означало «Гора Птицы», и вторая — Окелотепек (Гора Ягуара). Для этих названий нашлись аналоги в виде сапотекских глифов, выбитых на камне в Монте-Альбане, а также подобные им глифы в одном из ацтекских кодексов. Поэтому полагают, и не без оснований, что ацтеки, завоевав эту территорию, перевели сапотекские названия на свой язык, и в таком звучании они дошли до наших дней.
Но, помнится, удалось растолковать не более двадцати из нескольких сотен символов горы, известных по кодексам, и это несмотря на то что с приходом испанцев местные народы не перестали говорить, говорят и сейчас на своих исконных языках, а местности в огромном большинстве сохранили прежние названия.
Существеннейшим аргументом в пользу биологического значения символа горы, который я мог привести, было наблюдение, опирающееся на кодекс Нутталь: ни одно из изображений горы в нем не повторяется. Хотя и бывают в чем-то похожие, но везде «горы» нарисованы в сопровождении различных знаков, иначе стилизованными или композиционно расположенными. Да и названия так не пишут! А поскольку кодекс касался генеалогии царствующих семей и охватывал большой промежуток времени, то трудно представить, чтобы в хронике событий не повторялись названия местностей. Ведь с одних и тех же деревушек собирали дань, одни и те же города захватывали — причем делали это одни и те же люди, — а знаки почему-то менялись. Неужто князья то и дело меняли свои резиденции и ленников, союзные города и места жертвоприношений?