Загадка Идола
Шрифт:
И вот он уже больше недели на раскопках могильников, возраст которых противоречит всей истории существования человечества".
– Никифор Антонович!
– услышал он осторожный шепот у полога палатки.
– Входите!
– ответил профессор и услышал тонкие, жалобные, как у котенка, всхлипывания.
Плакала Вероника.
– Что случилось?
– он нащупал в темноте ее руку и ощутил внезапный прилив нежности к девушке. Ему захотелось успокоить ее, рассказать, как сестре в детстве, поучительные сказки о путешествиях Синдбада-Морехода, о таинственной жизни океанических глубин, о блеске драгоценных, возвращающих
– Ну, что произошло?
В темноте было слышно, как Вероника вытерла слезы.
– Спасибо, Никифор Антонович!
– сказала она дрожащим голосом.
– Я себя странно почувствовала: как будто ваши мысли передавались мне без слов. Спасибо за добрые мысли. Теперь мне как-то легче рассказать о том, что я видела.
– Что вы видели, Вероника?
– спросил он, ласково гладя ее волосы. Ему сразу показалось, что Вероника стремилась на раскопки из-за Павла Игнатьевича. Она ожидала, что Павел Игнатьевич встретит ее с радостью, а получился - выговор. Встреча вышла холодная и сухая. Древняя история! Ему все это было известно, разве не об этом говорила каждая страница пыльных древних рукописей, отражающих давнопрошедшее биение подобной жизни, подобных страданий?
– Она улыбается, Никифор Антонович!
– испуганно сказала Вероника и снова заплакала.
– Ну и пусть себе улыбается, - ответил он, еще не понимая, о ком она говорит.
– Она улыбается так зловеще! Мне стало страшно, и я побежала к вам.
– Кто - она? Объясните, Вероника!
– сказал он как можно, мягче.
– Ах, да... Мне почему-то казалось, что вы сразу поймете! После обеда я пошла на раскопки, когда вы с Павлом Игнатьевичем увлеклись воспоминаниями, я почувствовала себя лишней. Я разглядывала этих идолов, каменных баб. И вдруг одна каменная баба, когда солнце уже подошло к горизонту, улыбнулась мне - ласково, так дружески, как моя лучшая подруга, которая могла бы у меня быть. Мне стало так легко, хотелось взлететь!
Никифор Антонович попытался сострить:
– Ну и взлетели бы, на здоровье...
– И вдруг холодное чувство опасности, как на головокружительной высоте сарыджазской тропы, сдавило сердце.
– Она дружелюбно улыбалась при солнечном свете. Как она переменилась потом! Я долго ходила среди этих надгробий, сохраняющих память об умерших. Я ощутила себя связанной с ними: их угасающие мысли проникали в мой мозг. Им было холодно - я готова была отдать им свое тепло. Эти страдающие тени так тяжело переносили свое заточение в гранитных кристаллических структурах надгробий. Я так предалась им! И что же?!
– Дорогая Вероника!
– озабоченно промолвил Никифор Антонович.
– Разрешите-ка потрогать ваш лоб. Жар! У меня есть уникальное средство. Поверьте, - торопливо говорил он, отыскивая лекарство, - у вас сразу перестанет болеть голова!
– И что же!
– повторила она, как пифия * над трагическим жертвенным, дымящимся кровью, котлом.
– Когда я возвращалась в лагерь, подсвечивая тропу фонариком, мне захотелось проститься с этой улыбающейся каменной идолихой. Как ужасно она улыбалась! Она беззвучно хохотала, она издевалась над моим чувством единения с угасающими тенями. Ее гранитные губы были искривлены судорожным хохотом, мне стало так страшно, я сразу вспомнила о вас. Вы, Никифор Антонович, единственный человек, который может защитить меня от издевательства этой каменной бабы!
– Конечно,
* Пифия - жрица-прорицательница в Древней Греции.
Он вполне и совершенно ясно понял, что такое долгое путешествие, так тягостно повлиявшее и на него самого (а он, невольно, уже думал: как-то придется возвращаться в Каракол? По этим теснинам, по этим козлиным тропам, по этим ледяным карнизам), сломило психику девушки. И разве не он виноват в этом? Ведь ей запрещено было появляться на раскопках. Что за наваждение руководило его поступками?
– Вот, выпейте, Вероника Павловна. Так, а теперь вот люминал. И вы заснете. Я вас, конечно, защищу от посягательств этой каменной бабы!
Он укрыл девушку одеялом и осторожно вышел из палатки.
Стояла тихая ночь. Звезды были так блестящи и близки, что к ним хотелось протянуть руки. Марс в своем Великом противостоянии был кроваво-красен: угасающий зрачок, устремленный на Землю в предсмертном длительном немигании. Марс тянулся к Земле. Он дрожал и расширялся.
Его контуры были непривычны человеческому глазу, не вооруженному оптикой: диаметр Марса увеличился в несколько раз. Никифор Антонович протер глаза.
От костра доносились смех и возбужденные голоса. Соревновались в прыжках через огонь.
ИДОЛ № 17
Утром Никифор Антонович пошел на могильники. Один.
Моросил нудный дождь. День был нерабочий.
Он внимательно рассматривал идолов, но не находил никаких мимических различий в выражении их каменных физиономий. Это были стереотипы, идентичные, построенные по единой схеме, будто отпечатанные с одной матрицы. Он пытался подавить разочарование: неужели он и вправду поверил в вечерний бред Вероники? Он ожидал увидеть различие в их масках? У него была интуитивная вера в свежесть ее непредвзятого взгляда! Но каменные идолы - полутораметровые гранитные столбы, увенчанные округлыми болванками голов, - были одинаковы: стандартно выбитые углубления глаз, возвышенности надбровных дуг, плоского носа, тонких губ, выпуклостей щек. Не понять, мужчины это или женщины. Единая маска, отпечатанная и застывшая на всех гранитных столбах. Примитив, но вневременной, если возраст речных террас верно определен.
Никифор Антонович набросил на голову брезентовый капюшон плаща: дождь усиливался. И, переходя от одного каменного идола к другому, он почувствовал неприятное ощущение внутреннего давления, чей-то мысленный приказ.
Он был здесь, на захоронении, не один! За ним кто-то наблюдал. Этот пронизывающий взгляд подавлял и подчинял.
Мрачные могильники, каменные идолы, неодушевленные, но излучающие непостигаемую им тревожную мысль. Источник эманации * мысли как будто сконцентрировался сзади него, за спиной. Сверхъестественное чужеродное наваждение.
Сколько сил нужно, чтобы преодолеть этот внезапный панический страх и обернуться, посмотреть в упор: что же там такое?
– Никифор Антонович!
– услышал он сзади зябкий, дрожащий голос Вероники.
– Вы прошли мимо. Идемте, я вам покажу эту... женщину.
Страх исчез, Никифор Антонович обернулся. Вероника полусонно смотрела на него.
– Ох, как мне хочется спать, - подавляя зевок, сказала она.
– День, правда, такой дождливый. Может, потому я хочу спать? Идите за мной, Никифор Антонович! Раз, два, три, четыре, пять... шесть... Вот она! Вы посмотрите, как хорошо она улыбается!