Загадка мадам Лю
Шрифт:
Когда-то Ледик читал разное про людей, попавших в тюрьму, и думал: ну и пусть сидят, раз сделали! Этого человека было жалко. И ему, единственному, он рассказывал, что же произошло там, в доме его жены, когда он вернулся за ней из детского садика, чтобы пойти вместе и забрать дочь Катю. Конечно, Ледик тогда, по дороге к Ирине, в тамошней пивной хорошо поддал. От обиды. Неужели за эти дни они с женой не сблизились? Ударил ее в припадке ревности, было. Если откровенно, Ледик же знал, кому она впервые... Одним словом, кто и во время его флотской службы к Ирине ходил. Ему писали...
– Иркой звали?
– Вернул Ледика к рассказу не убивший убийца: всхлипывал моряк, перестал исповедываться.
– Хорошее имя. Я тоже когда-то хотел, чтобы мою женщину звали Ириной.
Вытирая большой грязной ладонью глаза, Ледик спросил:
– А за что все-таки тебе пятнадцать, плюс пять?
– Долго рассказывать.
– Расскажи... А я тебе... В другой раз. Теперь - не могу!
...Пятьдесят пять лет мужику. Того, кого хотел прикончить... Одним словом, тот шел всю жизнь неподалеку от его теперь покойных родителей. Тот гад и запихнул их в свое время на север - "раскулачил". Какое раскулачивание? Жили-то родители - как все. Самовар лишь, когда-то купленный дедом, и отличал. Самовар был большой, говорили серебряный. Этот самовар и нашли родители у того горлопана, вернувшись с выселок. Отец сказал:
– Отдай!
А тот, уже в начальстве ходивший, вызверился:
– Опять туда схотел?
И - загнал родителей вновь в мокрую и холодную тьмутаракань.
Сыночка своего родитель учил так: стену лбом не расшибешь. Чтобы лучше стало, - притихни. От нас откажись. Але его, сукиного сына, вздерни властью, которую получишь, выучившись.
И учился тот, кто сейчас получил пятнадцать плюс пять. Доучился до власти. Стал каким-то главным. Но и тот, кому месть вынашивал (батя на фронте в сорок четвертом полег, маманя померла своей смертью в тьмутаракани тремя годами позже), шел вгору. Жесток был. В войну председателем по броне оставался. Кнутом выгонял на поле стариков, детных баб. За что орден отхватил и депутатом стал. А уж перед самой акцией мести узнал этот, теперь тоже главный, звезду его враг получил. И оттянул месть.
Месть он продумал еще год назад. Взял командировку (что и подвело) в другую, совсем далекую область. Слетал туда. Ночью на чужой машине приехал в бывшее родное село отца и матери. Рука-то на гада не поднялась! Поднял тот шум на всю округу. Связали уж не молодца, а старца, осиротившего бесплодную жену...
– Они меня мордовали долго, чтобы я признался и согласился. Не на него, дескать, руку поднял - на сам колхозный строй, который выводил достойных людей к власти. А всех тех, кто лодырничал, этот строй, естественно, ставил на колени, заставляя силком работать. И твои родители, выходит, попали под эту статью.
– Меня тоже каждый день ставят на колени... Чтобы признался, вину на себя взял.
– По линии, значит, идешь.
– По какой еще линии?
– По той самой... Того председателя всегда тянули вгору по линии. По линии их указаний. Уж, наверно, придумали - вышку сунуть. Но пусть сами становятся к стенке!
– ребром ладони рубанул по цементному
– Сижу как крот в своей норе. А папаня лежит в сырой земле за эту власть, которая вышками разбрасывается... Не смей соглашаться с ними!
– Катьку до слез жалко. Как она без отца будет?
...А девочка у Ледика - Катя - была крепенькой, черноглазой и черноволосой. Она его никогда не видела, и как ей о нем говорили взрослые, она его так и воспринимала. Бурного восторга они ей не влили, это она сама была такой восторженной. Они ее научили сверлить глазками чужих людей. Она внимательно его всего и сверлила глазками, иногда притрагиваясь внимательно ручкой то к ноге, то к руке, то к лицу, когда он становился на колени. Ручка ее была пухленькой, она то гладила его по щеке, то по плечу, а когда кто-то на нее из них, двоих взрослых, смотрел - ручка сразу отскакивала. Стеснялась? Или боялась?
Ледик испытывал сложные чувства. То хотелось ему Катьку поставить на пол, то приласкать. Скорее всего его удерживало положение, в котором очутился. Ведь не уйдешь отсюда вот так просто, оставив девочку, признавшую в тебе своего отца.
– Ты быв в командиовкэ?
– Да в какой я там был командировке? Я, видишь же, служил.
– Слузив?
– Да.
– Ледик подтолкнул ногой свой чемодан, нагнулся вместе с ней к нему и стал открывать. Открывать замок одной рукой было неловко, ручка покоилась в большой его правой руке, и он открывал замок левой рукой.
– Ты дерзы от так, - показала Катя на чемодан и тут же нагнулась к чемодану и одной, свободной своей рукой стала поворачивать его к нему. Ух, ух, какой он каплизный... Попай ключиком?
– Не попал.
– Не тоопись, - серьезно посоветовала она.
– А то поокутишь мимо и не попадешь. Видишь, у нас есть бойшой чемодан, он поокучивается и без толку.
– Справимся, - пообещал Ледик.
– Деушка тоже спявьяется. Он ловкенько щелкнет, и вся капуста...
– А мы тоже щелкнем.
Невольно при новом движении попытался вынуть ручку из своей руки, но замерла, напряглась, и он почувствовал, как Катя испугалась.
Почему он остался на эти дни у жены? Да, видимо, вот и поэтому. Приехав, он еще не понимал - до встречи с этой девочкой - что у него отняли ответственность за эту маленькую жизнь. Не они - мать и отец этой хрупкой девочки, решали судьбу - и свою, и ее, - решали за них, решало большое государство. Все знающее, все понимающее. Обросшее великими лозунгами защиты Отечества. Но многого не предусмотревшего, когда речь идет о конкретном защитнике.
Слишком сложным оказалось потом все уладить. Все каялись, все плакали. И особенно убивался отец Ирины. "Как же я мог это все оставить так! Старое я решето!" Между прочим, об отце Ирины Ледик рассказал потом Струеву. Вдруг тесть явился непрошенно. Ледик в тот час выбирал из чемодана подарки. Конечно, он купил кое-что и для Ирины, и для Кати. Был уверен, что зайдет. Тесть оглядел Ледика, тот смущенно встал с колен стоял же у чемодана. Ирина встала решительно между отцом и Ледиком: что-то уж слишком долго разглядывали они друг друга. Неуступчивы были!