Загадка о тигрином следе
Шрифт:
– Странно.
– Ничего странного – с ещё большим раздражением произнёс генерал. – Признаться, я был в таком раздрае, что допустил несколько раздражённых и откровенных реплик в адрес всей их шайки. Стар я что ли стал для шпионских игр, нервы уже ни к чёрту!
По тону старика Одиссей почувствовал, что это ещё не конец истории, и поинтересовался:
– За этим что-то последовало?
– Через два часа после его ухода ко мне в номер постучал штабной курьер. Он сообщил, что меня ожидают в канцелярии департамента боеприпасов, чтобы завизировать наряд на получение патронов и ручных гранат для нашей группы. Я давно ждал этого, поэтому немедленно оделся и отправился в данное учреждение. Каково же было моё удивление, когда
– У вас что-то похитили?
– Да что у меня красть – удручённо пожал плечами генерал.
– Но может всё-таки что-то пропало?
– Из кармана френча исчезла игральная карта, что вручили мне эти негодяи – неохотно признался генерал. – Пропал также журнал экспедиции, который я начал вести со дня отлёта из Москвы, и в котором день за днём подробно описывал самые важные события.
«Они больше не доверяют вам, вы должны быть теперь особенно осторожны» – хотел сказать начальнику Луков, но передумал, решив, что опытный разведчик и без него это уже понял.
– Ладно, не буду вам мешать спасть, вы ведь устали. Честь имею. – генерал устало поднялся и щёлкнул каблуками, собираясь уходить.
– Да помилуйте! Что вы Анри Николаевич! – попытался задержать его Луков, чувствуя, что старику важно выговориться, не остаться теперь одному наедине со своей тоской.
– Останьтесь! Тут в гостинице работает одна милая женщина, так я попрошу её принести нам чаю.
В глазах старика Одиссей увидел отеческое тепло:
– Вы чем-то напоминаете мне сына. Я часто бывал к нему несправедлив: хотел выточить его по своему образцу. А теперь понимаю, что он итак взял всё лучшее от меня, сохранив при этом себя. Жаль только, что я понял это лишь теперь, когда у меня нет возможности даже написать своему Серёже о сделанном мною запоздалом открытии.
В порыве чувств старик расстегнул карман френча и вытащил оттуда сложенный лист бумаги и протянул Лукову:
– Это так – на всякий случай. Не считайте, что я испугался их. Но если со мной вдруг что-то случиться, я хочу чтобы вы передали это письмо сыну, коль представиться такая оказия. Мне кажется, я достаточно хорошо узнал вас. И могу вам полностью доверять. Со временем вы станете таким же, как и я в молодости, только намного лучше. Потому что вы чище, благороднее. И тоже будете больше всего на свете желать оказаться на спине потрясающего чистокровного скакуна, чтобы промчаться на нём по степи, сколь вашей душе будет угодно.
Генерал также почему-то решил подарить Одиссею свою бритву фирмы «Бауэр и сыновья». При этом сказал, грустно улыбнувшись:
– Будете бриться, вспоминайте меня. А я решил отпустить ещё более пышные усы и бороду. Хочется выглядеть настоящим аксакалом. Так что бритва в ближайшее время мне не понадобится.
На следующий день все запланированные накануне дела и встречи неожиданно отменились из-за срочного совещания, на которое командующий фронтом собрал весь свой штаб. Таким образом, у Лукова и генерала образовался полностью свободный день. После завтрака было решено прогуляться по городу. Генерал вызвался показать молодому товарищу местные достопримечательности. Оказывается он служил здесь целых семь месяцев вскоре после окончания русско-японской войны. И потом несколько раз бывал по делам службы.
Из Вильмонта получился превосходный экскурсовод. Он провёл Лукова по самым интересным местам старого Ташкента. Они начали с осмотра старой крепости с удивительными арочными воротами. Затем Вильмонт показал Одиссею дом, в котором жила во время гастролей 1910 года великая русская драматическая актриса Вера Федоровна Комиссаржевская.
От дома Комиссаржевской коллеги отправились на извозчике в другой район города. По пути взгляд Одиссея постоянно натыкался на свежие следы недавних уличных боёв – отметины пуль на стенах, ещё не заделанные воронки от взрывов на мостовой.
Но наибольшее впечатление на Одиссея произвело событие, которое не имело прямого отношения к архитектуре и многовековой истории Ташкента. Просто оно с трудом увязывалось в сознании молодого москвича с разрухой гражданской войны и с как бы само-собой подразумевающейся азиатской отсталостью этого города.
А произошло вот что: мужчины осматривали снаружи величественную мечеть Шейщантауръ, когда мимо них, скрипя огромными колёсами, проехала арба, в которую был запряжен старый ишак. Неожиданно к скрипу плохо смазанных колёс добавился шум совершенно иного сорта. Этот звук москвичу-Лукову был хорошо знаком. Только он сперва решил, что ослышался. Поэтому когда в конце улицы возник яркий самоходный вагончик, Одиссей в первый момент не поверил собственным глазам. Конечно, он читал когда-то прежде, что в Ташкенте бельгийским обществом, которое так и именовалось – «Ташкентский трамвай», несколько городских конок были переведены с лошадиной на электрическую тягу. Кажется, это случилось, то ли в 1911, то ли в 1912 году. Но, то, что один из самых современных видов городского транспорта до сих пор исправно функционирует здесь – на задворках цивилизованного мира, – поражало! И это в то время, когда в самой Москве изрешечённые пулями ржавые вагоны, служили мрачным воспоминанием о кровавых боях октября 1917 года между юнкерами и красными матросами!
Именно трамвай на фоне древнего мавзолея поразил его гораздо более древних дворцов и мечетей. Лукову это зрелище показалось очень символичным – знаком неизбежного становления пока ещё технологически отсталого Востока на рельсы западной цивилизации. Кто знает, возможно, большевики с их революционным напором ускорят этот процесс. Вот только благо ли принесёт прогресс с его культом машин и духом делового прагматизма самобытной местной культуре?
Продолжая размышлять о судьбах Востока, Одиссей вдруг обнаружил, что они приблизились к тенистой чайхане, построенной под столетним карагачём с густой кроной. Вокруг дерева над тихо журчащей водой был построен деревянный помост, устеленный цветными коврами. На них сидели, поджав под себя ноги, и полулежали люди. Возле каждого чайник.
Чайхана была переполнена. Посетители неторопливо попивали душистый напиток из больших и малых пиал, лениво отмахиваясь от роящихся в воздухе мух. В эти полуденные часы здесь собралась многоязычная пёстрая толпа – молодые и пожилые мужчины в национальных халатах и тюбетейках, военные с револьверами в кобурах и полевыми сумками через плечо, по-европейски одетые штатские. И лица вокруг – жёлтые и рябые, с резкими чертами сынов гор и круглые славянские, смуглые и светлокожие со скандинавскими чертами – это латыши из личной охраны Фрунзе и руководства ЧКа. Настоящее смешение народов! То и дело слышится зов: «Эй, чайханщик, два чайника кок-чая!» или: «Эй, чайханщик, четыре черного чая, лепешки и сахару!».
Чайханщик – длинноносый, плотный мужчина лет пятидесяти с очень гибкими и точными движениями акробата. Рот его вечно растянут в улыбке, зубы коричневого цвета выдают слабость к сосательному табаку – насвою. Он распоряжается возле дверей в своё заведение – на пятачке, где закипают самовары, завариваются на углях мангала многократно битые и клееные цветные чайники и готовится самса в пышущей жаром круглой печи-тандыре. Чайханщик приветствует каждого гостя, словно старого знакомого, даже если видит его впервые: