Загадка о тигрином следе
Шрифт:
Это уже было похоже на правду. Комиссар почувствовал перемену в настроении Лукова и принялся откровенно рассказывать о своей прошлой жизни:
– В детстве я жил в небольшом местечке в восьмидесяти верстах от Одессы. Наш дом был всегда полон звуками еврейской музыки. Во дворе нашего дома находилась синагога, которую я начал посещать, едва научившись ходить. Наше многочисленное семейство проживало в яме холодного подвала, где всегда пахло сыростью и кислым тестом. Ремесло жестянщика приносила отцу гроши, а мать, занятая детьми никогда не работала.
Потом в хедере (еврейская начальная школа)
– Моему мальчику бог послал дар большого таланта – хвалился отец, останавливая прохожих на улице. – Он не продолжит моё грязное ремесло, а станет образованным человеком, которого пускают в приличные дома.
Никогда не имевший приличной рубашки, отец посмел мечтать, чтобы я выучился на раввина. Обучение же в ешиве – высшем религиозном учебном заведении могло полностью изменить социальное положение юноши даже из самой бедной семьи. Такой молодой человек становился желанным женихом для любой девушки из самой состоятельной семьи. Его родословная переставала камнем тянуть его на социальное дно. Он мог стать «красивым евреем», то есть домовладельцем или преуспевающим купцом. Или даже «славным евреем», к коим относились люди, окончившие ешиву и посвятившие жизнь религии – раввины, общинные руководители, состоятельные члены общины. Так что в грёзах моему отцу, видимо, мерещилось, что со временем я стану известным маггидой – проповедником или цадиком – духовным вождём.
Наша еврейская община жила замкнутой жизнью по законам Галахи. И представить более прекрасного будущего для одного из своих детей, отец просто не смог бы, ибо синагога было главным украшением нашего квартала и, наверное, самым красивым местом, где моему отцу приходилось бывать. Но это была очень дерзкая мечта, учитывая, что мы были нищими. Часто главным украшением субботнего стола у нас была обыкновенная буханка серого хлеба. И всё-таки отцу удавалось выкраивать из своих жалких заработков какие-то монеты, за которые школьный учитель взялся дополнительно заниматься со мной. Характер у ребе был скверный, он регулярно обзывал меня тупицей и гонял за водкой. Хотя как я теперь понимаю, он был не таким уж свирепым. В школе нас часто били специальным кнутом – канчиком, но мой учитель ни разу меня пальцем не тронул.
Зато благодаря его пытливому уму и большой начитанности наши занятия быстро вышли за границы обычного изучения мальчиками Торы и Талмуда. Благодаря ребе я научился разбираться в древнееврейских манускриптах. В хедере светские учебные дисциплины не изучались, только элементарная грамота и арифметика. Но у себя дома преподаватель то ли от скуки, то ли действительно разглядев моё великое предназначение обучал меня истории, географии, латыни. Он же, будучи пьяным, давал мне читать революционную литературу, хотя хорошим евреям нашей общины под страхом херема (запрет, отлучение) запрещалось читать светские книги, особенно политические, и уж тем более запрещённые полицией.
После окончания хедера я должен был продолжить учебу в ешиве.
Одиссей с большим вниманием слушал рассказчика. Ему импонировал образ молодого бунтаря, сумевшего самостоятельно выбрать для себя судьбу. Комиссар почувствовал настроение Одиссея и проникновенно сказал:
– Я ведь вовсе не так плох и примитивен. Многое что я делаю – только игра. Хотя признаю: я люблю все удовольствия жизни, но люблю и делиться, тем, что имею. А для друга я последнюю рубашку сниму. Стань мне другом, Одиссей, и вскоре ты убедишься в этом.
Гранит протянул Одиссею руку в знак того, что теперь они во всём должны действовать сообща. Проникновенно глядя Лукову в глаза, комиссар сказал:
– Ты думаешь я не знаю, что против меня плетётся заговор? Знаю! И о твоей позиции мне тоже известно – как ты вступился за меня – предложил оставить в экспедиции. Спасибо! Только обо мне не беспокойся. Я им не по зубам! Но тебе, друг, всё равно спасибо! Я тут составляю телеграмму в Москву, давай и ты подпишись под ней.
Лаптев показал Одиссею набросок депеши. В ней он настаивал на своём назначении начальником экспедиции и требовал оградить его от нападков ташкентских клеветников.
– Давай, подписывай!
– Извини, но я не стану этого делать, – твёрдо ответил Одиссей.
Комиссар поморщился и осведомился:
– Скажи хоть почему. Но только давай начистоту, как друг другу!
– Хорошо. Может, вы, действительно, на такой уж дурной человек. Но пока я не могу доверить вам экспедицию. Ставки слишком высоки. Может быть, по прошествии какого-то времени…
– Постой! Чем же я тебе не угодил?! Рожа тебе моя что-ли не по вкусу? Только откровенно.
– Таким, как вы, Гранит, даже маленькую власть давать опасно. Для вас власть, что морфий. Вы ведь на этом не остановитесь. Любая должность может стать для вас трамплином на самый верх. А, получив большую власть, вам ради новой порции кайфа ничего не будет стоить взять и отменить Бога, переселять по своей прихоти целые народы, поворачивать реки вспять…
– Всё, хватит! – раздражённо вскричал, резко вскидывая руку, комиссар. – Ты меня очень разочаровал, доцент. Я в тебе сильно ошибался. Так что не надейся, что я забуду тебе этот наш разговор, когда всё-таки стану начальником экспедиции. А то, что я им стану, можешь не сомневаться…
Глава 43
Прошло ещё три дня, и все надежды комиссара занять пост начальника экспедиции окончательно рухнули. Москва решительно отклонила его претензии. Зато в полученной телеграмме подтверждалось назначение Одиссея Лукова начальником экспедиционной партии.