Загадка тауматургии
Шрифт:
Ничего не произошло. Он не переместился в сон алхимика, не вырвался из кошмара.
— Гисли Зилова! Гисли Зилова! Гисли Зилова!
Парень не сдавался. Иного выхода не было. Или он попадет в кокон, или вестник исказит его историю. Запятнает прошлое, а, может, определит будущее. Обречет на ужаснейшую гибель. Сэмюэль с трудом представлял ее.
Становление безликим — вот ужаснейшая гибель. Но от мысли, что существовала судьба похуже, приходило облегчение.
— Фрея Зилова! Фрея Зилова! Фрея Зилова! Герман Вилбов!
Он выкрикивал любые имена, которые всплывали в памяти. Жив человек или нет, плевать. Главное: сбежать, спастись, выжить какой угодно ценой.
— Я уже близко.
Тошнотворная сладость обволокла ноздри и затекла в рот. Запах скользил по глотке, пропитывал собой внутренности и сочился меж осколков плоти, мышц и костей.
Сэмюэль уперся правой ногой в облачную землю, резко развернулся в сторону ближайшего холма и прыгнул.
Правая лопатка лопнула от напряжения. От тела отлетело плечо вместе частью плаща.
Парень выставил перед собой левую руку. С трудом удержал равновесие. Падение стоило жизни.
До возвышения из кудрявой белизны оставалось тридцать метров. Он не знал, чем облака помогут против вестника. Другой посланник богов без сопротивления пролетал их насквозь. Сам Сэмюэль проходил, как через обычный воздух.
Ему ничего не оставалось кроме хрупкой веры. В последние секунды разум хватается за любую мысль, словно за спасательный канат.
Загробной жизни не существовало. Пятерня отрицала ее. После смерти душа рассеивалась, а тело гнило. Никаких вторых попыток. Никакого вечного покоя и нескончаемых удовольствий. Только пустота. Несуществование.
Парень вспомнил одну пожилую пару. Большая редкость в Пейлтауне. Обычно жители не доживали до старости и погибали от одной из эпидемий.
Пожилая пара жила через стену в том же улье, где жил Сэмюэль. Они постоянно ссорились, но всегда находили общий язык и мирились. Чтобы снова поссориться. Перед находкой дневника парень краем уха услышал их разговор. Тонкие стены способствовали. Старик обсуждал с женой загробную жизнь. Они делились мыслями о том, какова жизнь после смерти. Разговор быстро перерос в ссору.
Но тема удивила Сэмюэля. Как можно верить во что-то подобное?
Сейчас он прекрасно понимал их. Понимал, каково это — цепляться за любую надежду.
— Ян Рузов! Ян Рузов! Ян Рузов!
Холм и парня разделяли пятнадцать метров. Холодок пробежал по спине. Волосы на голове задвигались от чужого присутствия.
— Еврентий Мудров! Еврентий Мудров! Еврентий Мудров!
Десять метров.
— Хоть кто-нибудь!
Пять метров.
До скрежета сдавил зубы. От губ вверх по щекам поползли трещины.
«Чулять! Почему в этом козуковом мире никто не спит?»
— Давай поиграем? Первым. Вожу. Я, — прошептал голосок над ухом. — А. Вот. И. Ты.
«Я помню тот день также отчетливо, как
Сэмюэль прокричал во всю глотку:
— Цигель Рузов! Цигель Рузов! — нырнул в облачный холм. Белизна застелила взор. — Цигель Рузов!
Холод. По коже разлился бодрящий мороз. Ощущения заискрились током по всему телу. Мышцы задергались в судорогах. На коже выступили мурашки.
Воздух потяжелел и устремился в рот и нос. Облака окрасились в темную синеву. Остатки одежды облепили плоть. Из дыр и трещин на теле вырвался рой пузырьков. Веки сомкнулись от неожиданного давления.
Сэмюэль оказался под водой. И он тонул.
Глава 45. Столица отголосков
Сэмюэль истерично двигал конечностями. Резко выбрасывал левую руку вверх, смыкал пальцы, старался ухватиться за воду, и быстро притягивал к себе. Ноги барахтались. Усилием воли он заставил их двигаться в одном ритме. Разводил в стороны и соединял пятками, как лезвия ножниц. Хотел оттолкнуться от невидимого дна. Разводил. Соединял. Разводил. Соединял.
Течения не было. Вода застыла, подобно льду, и только Сэмюэль двигался, болтыхал неизменную толщу.
Она сочилась сквозь дыры на теле. Мороз пролезал через нос и рот, опускался по глотке и разливался внутри, большими ладонями обводил немногие оставшиеся внутренности.
Мерзкие ощущения. Сэмюэль боролся с тошнотой. Желудок он потерял в Закулисье, но рефлекс никуда не делся. Мышцы внутри сокращались, выдавливали наружу чуждую влагу.
Вода на языке никак не чувствовалась. Не соленая и не пресная. Как воздух, но тяжелее и влажнее. Самое близкое определение — пустая. Будто ее создал некто, кто никогда не пробовал воду или забыл вкус.
Сквозь полупрозрачную синеву вверху виднелся белый круг. Он горел, лучи пробивались под воду. При взгляде на него Сэмюэль морщился и закрывал веки. Глаза выжигал яркий свет.
Белый круг медленно приближался. Отчаянные движения давали плоды.
Сэмюэль всплыл и глубоко вдохнул. В этом не было смысла. Легкие остались на облачной земле, но сам жест облегчил и остудил бушующие чувства. Он выжил. Он сбежал. Он спасся от вестников.
На лице растянулась широкая улыбка. Сэмюэль услышал треск. Трещины на щеках поползли выше. Плевать. Ему хотелось закричать от радости. Разбить десяток тарелок. Что-то сломать. Как-то выплеснуть эмоции.