Загадка тринадцатой камеры

Фатрелл Жак

Пока они бежали, снова раздался жуткий крик, переходящий в вой, и затих. Побелевшие лица заключенных тут и там приникали к дверным решеткам, люди в страхе и недоумении выглядывали наружу.

— Опять этот сумасшедший из тринадцатой, — проворчал начальник.

Он остановился, вглядываясь в полумрак камеры, в то время как один из надзирателей светил ему фонарем. «Сумасшедший из тринадцатой» мирно лежал на своей койке, на спине, с раскрытым ртом, и храпел. Не успели они отвести взгляд от спящего, как тот же леденящий душу вопль донесся снова, откуда-то сверху. Начальник,

слегка побледнев, направился вверх по лестнице. На последнем этаже он обнаружил заключенного из сорок третьей камеры (она находилась прямо над тринадцатой, двумя этажами выше) забившимся в угол от страха.

— В чем дело? — строго спросил начальник.

— Слава богу, вы пришли! — воскликнул заключенный, приникая к прутьям решетки.

— Что случилось? — повторил вопрос начальник.

Как только он распахнул дверь и вошел в камеру, заключенный упал на колени. Лицо его было белым от ужаса, глаза неестественно расширены, он дрожал. Похолодевшими руками он стал цепляться за руки начальника.

— Заберите меня из этой камеры, пожалуйста, заберите! — умолял он.

— Что такое с тобой, в конце концов? — перебил его начальник.

— Я слышал… слышал… — проговорил заключенный, и взгляд его беспокойно заметался по камере.

— Что ты слышал?

— Не… не скажу. Не могу, — запинаясь, выговорил тот. Внезапно, объятый страхом, он снова начал умолять: — Заберите меня из этой камеры! Куда угодно… прошу вас, заберите!

Начальник и трое надзирателей переглянулись.

— Кто этот малый? В чем обвиняется? — спросил начальник.

— Джозеф Баллард. Обвиняется в том, что плеснул женщине в лицо кислотой и женщина умерла.

— Но они не докажут этого! Не докажут! — всхлипывал заключенный. — Пожалуйста, переведите меня в другую камеру!

Он все еще цеплялся за начальника, и тот резко сбросил с себя его руки. Еще некоторое время он стоял и смотрел на жалкое, сжавшееся в углу существо, охваченное диким, необъяснимым, каким-то детским ужасом.

— Вот что, Баллард, — сказал наконец начальник. — Если ты что-то слышал, я должен знать что. Ну же, рассказывай.

— Я не могу, не могу, — всхлипывая, отвечал тот.

— Откуда шел звук, который ты слышал?

— Не знаю… Отовсюду… и ниоткуда. Я просто слышал.

— Что слышал — голос?

— Пожалуйста, не спрашивайте меня! — взмолился заключенный.

— Отвечай! — рассердился начальник.

— Это был голос, но не… не человеческий, — почти плача, отвечал Баллард.

— Голос, но не человеческий? — озадаченно повторил начальник.

— Глухой голос… далекий… какой то призрачный.

— Он исходил изнутри здания или снаружи?

— Он просто был здесь, здесь, всюду… Я слышал… Я слышал…

Целый час потратил начальник на то, чтобы вытянуть из Балларда связный рассказ, но так ничего и не добился — тот лишь умолял перевести его в другую камеру или оставить с ним одного из надзирателей до рассвета. Эти просьбы были безжалостно отвергнуты.

— И смотри, — пригрозил начальник, — станешь вопить — посажу тебя в карцер.

Начальник тюрьмы удалился, озадаченный.

Баллард до рассвета просидел у двери своей камеры, прижав к прутьям решетки бледное, искаженное страхом лицо, уставившись неподвижным взглядом в темноту коридора.

На четвертый день своего добровольного заключения профессор, большую часть времени проводивший у крохотного оконца, снова постарался внести разнообразие в тюремные будни. Происшествия начались с нового клочка ткани, брошенного вниз часовому. Тот его поднял, как полагается, и отнес начальнику. На лоскутке было написано: «Всего три дня».

Начальник довольно быстро понял, что ММ имеет в виду три дня, оставшиеся до его освобождения, и счел это послание простым бахвальством. Но чем оно было написано? Где ММ взял этот новый клочок полотна? Где? Как? Начальник внимательно осмотрел ткань. Это было тонкое белое рубашечное полотно. Он взял рубашку, которую забрал у заключенного, и аккуратно приложил первый лоскут к ее оборванным краям. Второй клочок был явно лишний; он никуда не подходил, однако материал был, несомненно, тот же.

— Но где, где он достает то, чем можно писать? — недоумевал начальник.

Вечером того же четвертого дня ММ разговаривал с часовым через окошко своей камеры.

— Какое сегодня число? — спросил он.

— Пятнадцатое, — ответил тот.

ММ произвел в уме астрономические расчеты и, к удовольствию своему, убедился, что луна взойдет этим вечером не раньше девяти часов. Тогда он задал следующий вопрос:

— Кто у вас отвечает за освещение?

— Электрическая компания.

— У вас нет своих электриков в здании?

— Нет.

— Я думаю, вам было бы дешевле иметь своих.

— Это меня не касается, — ответил часовой.

В этот день он несколько раз замечал ММ у окна. Лицо ученого было бесстрастным, и прищуренные глаза смотрели как-то задумчиво. Вскоре часовой перестал обращать внимание на величественную голову профессора в оконце. Он видел, что и другие заключенные ведут себя так же; то была тоска по свободе.

После полудня, как раз перед сменой дневного караула, голова ММ снова показалась в окошке, и рука его, в которой был зажат какой-то предмет, просунулась сквозь решетку. Предмет упал на землю, и его сразу же подобрал часовой. Оказалось — пятидолларовая купюра.

— Это вам, — крикнул ему заключенный.

Как повелось, часовой показал купюру начальнику. Тот посмотрел на нее подозрительно: начальник вообще смотрел подозрительно на все, что исходило из тринадцатой камеры.

— Он сказал, это для меня, — объяснил часовой.

— Что-то вроде чаевых, наверное, — предположил начальник, — и я не вижу особенной причины не принять…

Он осекся, вспомнив, что профессор вошел в камеру, имея при себе двадцать пять долларов — одну пятерку и две десятки. В пятерку была завернута первая записка на клочке рубашки. Та пятерка все еще хранилась у него, он даже вынул ее и рассмотрел, чтобы убедиться. В самом деле — пять долларов; однако теперь перед ним лежали другие пять долларов, тогда как у профессора были только две десятки.