Загадки истории. Византия
Шрифт:
Так, важнейшей царской инсигнией была так называемая акакия – специальный мешочек с землей, который василевс должен был держать в руках наряду с символом власти – державой. Наполненная пылью акакия символизировала ничтожность и тленность телесного правителя, из праха в этот мир явившегося и обреченного в прах уйти после смерти. В начале Великого поста василевс даже должен был плакать над этим мешочком во время молитвы в Св. Софии, когда придворные восклицали: «Помни о смерти!» Диакон Агапит не зря отмечал: «Никто да не кичится знатностью рода, ибо родоначальник у всех один – прах».
Только что став императором, еще в процессе коронации в храме Св. Софии, василевс, которому подносили горшок с костями, должен был выбрать мрамор для своего будущего саркофага из предложенных резчиком образцов. Напоминание о смерти не покидало императора
Можно сказать, что существовал культ императора, но не человека, личности, а воплощения державной власти. И главным храмом отправления этого телесного культа был императорский дворец, а бесчисленные церемонии, из которых состояла повседневная жизнь василевса, представлялись, в таком случае, разновидностями литургии – богослужениями в честь самодержца. Важным элементом был проскинисис – простирание ниц перед василевсом, сопровождавшее чуть ли не каждое появление василевса перед подданными. Важно отметить, что точно так же, как подданные должны были преклоняться перед самодержцем, сам он совершал проскинисис, поклоняясь святыням и Господу во время церковных праздников. Этим подчеркивалась ничтожность монарха перед Богом, а его уничижительная поза подчеркивала, что его положение настолько же низко по сравнению с положением Господа, насколько высоко по отношению к подданным. Показательна в этом отношении созданная в конце ІХ в. мозаичная композиция над входом в храм Св. Софии. На ней изображен василевс Лев VI Мудрый (886–912 гг.) в глубоком проскинисисе перед Иисусом Христом. Господь правой рукой благословляет при этом даже не столько императора, сколько каждого входящего в храм и видящего изображение, а левой рукой держит в руках раскрытый кодекс. Благодаря этому взгляду Христа перед собой выстраивается важнейшая символическая ось снисхождения божественной власти и благодати: от Бога – через василевса – к подданным.
Церемонии могли быть относительно нейтральными, когда василевс исполнял ритуальные действия, на первый взгляд явно не связанные с его властью.
Существовали церемонии, которые подчеркивали подчиненное, второстепенное положение императора по сравнению с источником его власти – Господом Богом. Так, василевс, одержавший победу над врагами во время войны, не самолично вступал в Константинополь в качестве триумфатора, а скромно сходил с колесницы перед столичными Золотыми воротами, водружая на нее икону Богоматери Одигитрии. Далее император следовал пешком или ехал верхом на коне по центральной улице города Месе вслед за колесницей с иконой, показывая, тем самым, кто был истинным предводителем в бою и победоносцем. Путь его был усыпан миртами и лаврами, а ликующая толпа славила победу.
Изображение такого триумфального шествия сохранилось на одной из миниатюр богато иллюстрированного знаменитого Мадридского списка Хроники Иоанна Скилицы. Есть яркие описания триумфов и в письменных источниках.
В своей дворцовой жизни, религиозных церемониях и процессиях император должен был восприниматься как живой образ Христа. Показателен в этом отношении пример церемонии омовения ног нищим во время Страстной недели. В Страстной четверг, перед Пасхой, василевс, полностью подражая Иисусу, мыл двенадцати константинопольским беднякам правую ногу, после чего вытирал и целовал ее. При этом присутствовавший патриарх должен был лишь зачитывать Евангелие с описанием омовения Христом ног бедняков, а василевс воспроизводил эту сцену буквально. Нищие конечно же были специально подобраны и приготовлены для этого ритуала – вымыты и обряжены в чистую нижнюю рубаху и короткие штаны, а по его завершению каждый из них получал по три золотых монеты. Однако этот факт ничего не менял – в таком подражании Господу императором демонстрировалось как отеческое попечение по отношению к подданным, так и самоуничижение, в котором первый становился последним.
Современному прагматически настроенному человеку приверженность византийцев к церемониям, их дотошность в соблюдении ритуалов может показаться странной формальностью, чем-то вроде глупого обычая. Однако с той же меркой мы можем подойти и к инаугурации президента, застольному этикету или дипломатическому протоколу. А для византийцев каждое церемониальное действо было преисполнено глубоким символическим смыслом.
Как видим, неимоверно мелочный придворный этикет практически полностью сковывал самостоятельную деятельность императора, подчинял его традиции, отнимал чуть ли не все силы и время, которые в ином случае можно было бы употребить с гораздо большей реальной, а не символической пользой для государства и общества. (Впрочем, ограничивал он и императорский произвол и самодурство.) Чтобы вырваться из пут придворной жизни, нужно было обладать незаурядной силой воли, и лишь по-настоящему деятельным василевсам удавалось войти в историю в качестве незаурядных правителей – законодателей, реформаторов, полководцев.
Было, однако, еще одно и, пожалуй, самое мощное препятствие, ограничивавшее абсолютизм самодержавной воли василевса. Речь идет о неимоверно раздутом и сложном бюрократическом управленческом аппарате и придворном штате империи. Этот левиафан жил собственной, практически независимой от воли императора жизнью, медленно, но уверенно перемалывая в шестернях рутинного буквоедства и крючкотворства любые, даже самые смелые реформы, которые мог затеять самодержец. Государь, конечно, мог выступить локомотивом перемен, но обычно инерция многовагонного состава византийского чиновного аппарата и стальной путь рельсов традиции государственной идеологии неумолимо заставляли его двигаться только в одном направлении и с одной и той же заданной скоростью. Особенно ярко это проявилось во время расцвета бюрократического аппарата империи – в IX–XI вв., и именно этот период истории византийского государства стоит рассмотреть подробнее.
Дело даже не столько в коррупции и злоупотреблениях властью, сколько в самом механизме рутинного функционирования аппарата. К IX–X вв. он настолько разросся и усложнился, что понадобились специальные официальные списки должностей и титулов – тактиконы, соотносившие чины и звания и располагавшие их в строгом иерархическом порядке. Официально они были нужны для того, чтобы правильно, в соответствии с чином, рассаживать носителей тех или иных званий во время торжественных приемов за императорским столом сообразно высоте занимаемых ими рангов. Положение в обществе определялось прежде всего титулом, саном, тогда как властные полномочия зависели от должности, чина. Титул был пожизненным и мог быть сменен лишь более высоким саном, должность – временной, и потому, представляя человека, обычно называли титул, потом – имя и наконец – чин.
Всего известно четыре тактикона, названные по именам историков, опубликовавших их тексты – Тактикон Успенского (842–844 гг.; изучался русским византинистом Ф. И. Успенским), «Клиторологий» протоспафария и атриклина – придворного церемониймейстера и столоначальника – Филофея (899 г.; исследовался английским историком Византии Дж. Бьюри), Тактикон Бенешевича (934–944 гг.; изучался российским и советским историком В. Н. Бенешевичем) и Тактикон Икономидеса, или Эскуриальский (по месту находки) (971–975 гг. или начало правления Василия ІІ Болгаробойцы (с 979 г.); опубликован и проанализирован греческим ученым Н. Икономидесом).
Всего по этим спискам титулов и должностей существовало 18 рангов, и каждый чиновник в громадном бюрократическом аппарате обязан был иметь тот или иной титул. Высшие из них, такие как кесарь или куропалат, могли получить только родственники или любимцы императора, следующие – магистр, анфипат, патрикий, протоспафарий – предназначались для высшего звена чиновного аппарата. И так вплоть до самых низших чинов, которые в целом делились на четыре иерархически соподчиненных разряда. Титул мог быть сопряжен, а мог даваться и отдельно от должности, однако в любом случае каждый титулованный сановник ежегодно получал ругу (рогу) – значительную сумму денег и соответствовавшее каждому титулу одеяние со знаками отличия (поясом, жезлом, головным убором). Число носителей титулов было столь велико, что процедура выплаты им жалованья растягивалась на неделю, и самые высшие сановники приходили с множеством слуг, поскольку сами не в силах были унести все то золото и тяжелые убранства, которыми наделял их император.