Загадки Красного сфинкса
Шрифт:
Белые стены и бастионы, черная земля, где выщипана каждая травинка, черные одежды жителей, бледные их лица – от всего этого гугенотского, мрачного, исступленного фанатизма мне стало нехорошо, несмотря на барабаны, улыбки и крики, восхваляющие короля и кардинала.
Тут еще посыпался мелкий противный снежок, и я был рад, когда оказался под крышей – Монсеньер выбрал своей резиденцией особняк Гиттона – сложенный из того же белого тесаного камня, что и большинство зданий в Ла-Рошели.
Внутреннее убранство удручало крайней скудостью – голые беленые стены, черный зев камина, ни одного гобелена на стенах, ни одного ковра на полу. С другой стороны, хоть
К въезду короля город надлежало привести в мирный и даже праздничный вид – нелегкое дело, однако главное действующее лицо – хлеб – в достаточном количестве присутствовал на авансцене, и все остальное казалось уже не таким страшным.
Совет закончился, я убирал со стола последние бутылки, мсье Арман диктовал секретарю распоряжения по поводу количества причетников для мессы в День всех Святых.
– Не хватает – так пусть пришлют из Бордо! На сегодня достаточно, Шарпантье.
– Монсеньор, еще тридцать писем из Лувра.
– Идите спать, у вас глаза красные, Лувр подождет. Нам теперь все можно, мы победители. И вы, мсье, занимаете в наших рядах достойное место.
– Благодарю вас, монсеньер.
– Выспитесь уже наконец, – мсье Арман проводил взглядом секретаря, который действительно шатался от усталости, и повернулся ко мне.
– Победителям можно все – вы согласны, Люсьен?
– Да, мсье Арман.
Ноги у меня подкосились, а душа взмыла куда-то к черным потолочным балкам. Он приблизился ко мне вкрадчивой кошачьей походкой, протянул руку и расстегнул первую пуговицу моего дублета. Его медленные движения, мягкая улыбка, немигающий взгляд ввергли меня в сладостное оцепенение. Я не шевелился и смотрел, как Монсеньер расстегивает пуговицы, развязывает тесемки, повелительным жестом пресекая мою слабую попытку поучаствовать в действе, он легкими ласкающими движениями снял с меня всю одежду, стянув и сапоги сильными, но плавными движениями.
Монсеньер наконец-то придвинулся вплотную, привлек меня к себе, прижав к кирасе – он-то оставался так, как был, только от шпаги и шляпы избавился – и его губы соединились с моими в долгом поцелуе, от которого я задрожал.
Моя дрожь передалась ему.
Он сотрясся в столь крупном ознобе, что у него даже зубы стукнули. Руки его резко развернули меня спиной, зубами он впился мне в шею, швырнул на кровать и придавил всем телом. Которое было облачено в кирасу! А бриллианты на ордене Святого Духа прошлись по спине не хуже терки. Он продолжал кусать меня за спину, руки его стискивали до боли, он тяжело, со всхлипами, дышал и недвусмысленно разворачивал.
Не то чтобы я имел что-то против, просто такого раньше никогда не случалось, и сейчас я вообще не узнавал сдержанного и ласкового Армана.
Судя по стальной хватке, Монсеньер хотел именно так, а значит, по-другому вряд ли выйдет. Я постарался до предела расслабиться, но все равно было адски больно. Ощущение собственного бессилия и покорности было так велико, что странным образом сделалось приятным. Я был захвачен его порывом, его ритмом, его страстью, боль отошла куда-то далеко, и я чувствовал лишь желание еще полнее отдаться, покориться, забыться, я еще сильнее прогибался
Он выскользнул из меня и принялся слизывать с моей спины пот и кровь, лишь немного ослабив объятия, напоминавшие тиски.
И я хотел, чтобы он сегодня надел полный доспех? Тогда б от меня лоскуты остались – спина горела, задница горела, на бедрах наливались синяки.
И тут я почувствовал, что Монсеньер опять желает продолжения.
– Мсье Арман, я не хочу, мне больно, – предупредил я. Никакого ответа. Наоборот, он сделал движение, от которого меня прошило болью.
– Нет! – крикнул я, вырываясь из его блокады. Его зрачки затопили радужку, лицо восторженное и безумное. Бах – у меня вышибло дух от удара под ложечку – я не успел заметить замаха. Он подмял меня под себя, но уже не кираса пугала меня сейчас – я боялся, что он меня надвое разорвет, если я не сбегу. Я опять дернулся и выдрался, но он швырнул меня, как котенка, на столбик балдахина, я затормозил лбом о балясину черного дерева. Сопротивляться я не мог, просто от удара соскользнул с кровати на пол.
– Я покрою весь мир! – раздался громовой рев. – Я жеребец, я бросаюсь в бой при звуках трубы!
Он вскочил с постели и кинулся ко мне, по пути лягнув высокий шандал с кучей свечей. От удара бронзовая махина повалилась на пол, но он даже не заметил – ни шандала, ни падения, ни огня на деревянном полу.
– Кто запретит мне скакать и ржать?
Я рванулся тушить, но он схватил меня за ногу, уронив и потащив к себе.
Уж не знаю, как насчет коня – он был похож на громадного орла, а мне отводилась роль дичи. Я понял, что не слажу с ним, и просто швырнул в него, что попало под руку. Это был мой дублет. Он небрежным взмахом отбил его в полете, не замедлив своего движения. На полу лежало что-то еще. Я кинул в Монсеньера маленький мягкий комочек, попав прямо в грудь – да что такое?
Мсье Арман рухнул как подкошенный, к счастью, на кровать. Только орден тяжело загудел о кирасу.
Я набросил на огонь покрывало, радуясь отсутствию ковра на полу. Тяжелая ткань сразу погасила пламя, я пришел в себя и осознал, что в дверь стучат.
Подойдя к двери, я сказал:
– Нужен мэтр Шико.
Мэтр стоял тут же, он вошел, быстро прикрыв дверь:
– Ранен?
– Ерунда. С Монсеньером припадок.
– Буйный? Конем себя называл?
– Д-да…
– А почему сейчас тихо – ты что, его вырубил?
– Нет, мэтр, клянусь! Он кричал, а потом упал – и лежит. С ним все хорошо?
– Пульс хороший, – ответствовал медик, – он спит. Давай-ка тобой займемся. Да что же это такое – он тебя резал, что ли?
– Это кирасой. И орденом, наверное.
– Бедняга. Так… ну это понятно, отчего. Болит?
– Нет. Спина больше.
– Сейчас я тебя обработаю. Спину протру, там само заживет – но если будет сильно болеть или сильно кровить – сразу же скажи, Люсьен! А вот бровь придется зашивать.
– Может, не надо?
– Рассечение во избежание заражения лучше зашить.
Через минуту я грыз руку, чтобы не заорать от боли – мэтр Шико быстро зашил мне бровь и сказал:
– Ты одевайся, а я попрошу льда – приложить, чтобы отек не спустился на глаз.
Мэтр приоткрыл дверь, распорядившись насчет льда, и мы занялись нашим жеребцом. Он лежал такой красивый, с разгладившимся лицом, ему что-то снилось, судя по нежной улыбке, наверное, клевер или Астарта – соловая кобыла королевы-матери.