Загадки Красного сфинкса
Шрифт:
Глава 22. Сорванная охота
Не знаю, зачем я опять пошел к бастиону Форт-Луи. Захотелось побыть одному. Я не сказал Виньи, что ухожу на прогулку, потому что и сам не знал, что пойду к морю. Вообще-то я шел к лакею маршала Бассомпьера – он обещал научить меня выводить пятна от порохового дыма с белых страусовых перьев.
Но я повернул к берегу.
Всю ночь штормило, а утром целый час стеной шел снег – внезапный майский снег, что случается раз в сто лет – из последних сил сохранявший белизну
Вот из снега торчит ручка корзины – граница нейтральной полосы, укрепленная, чтобы не снесло ветром, кучей земли и гранитным валуном, похожим на плаху.
Только этот валун темнел на белоснежном пространстве, расстилающемся до крепостных стен, походивших на снежные башни, да чернели невдалеке развалины двух лодочных сараев, сожженные артиллерийским огнем еще в начале осады.
Сегодня здесь не было маленькой горожанки с детьми, но меня как будто царапало чьим-то взглядом – я чувствовал, что не один. Не хотелось думать, что в меня сейчас со стены целится из пищали какой-нибудь гугенот – я был вне досягаемости выстрела, но моя вера в это не была такой уж несокрушимой.
Я услышал шаги.
Кто-то ступил на рыхлый снег.
Лохматый черный кот с лаково-красным ободранным боком показался из развалин, повел головой, увидел меня и замер, прижав уши.
Затем, глядя мне в лицо желтыми выпученными глазами с черными точками зрачков, направился ко мне, медленными скачками – на трех ногах, поджав заднюю.
– Вот он!
– Тише ты, тише, – раздался звонкий детский голос, и из сарая, что ближе к городу, выскочили четверо мальчишек – худые, бледные, с обведенными синевой глазами. Младшие побежали к коту, тяжело запинаясь о снег, а старший нагнулся, цапнул худой костлявой рукой камень и запустил в кота.
Кот шарахнулся и ускорил ход.
Один из малышей упал, на него повалились остальные.
Старший откинул длинные черные волосы с глаз, взял камень побольше, задержал дыхание, прицелился, кинул – и попал коту в заднюю лапу.
Я услышал тихий хруст, с каким сломалась кость.
Кот вскрикнул, дернулся, низко завыл и пополз, глубоко зарываясь в снег передними лапами.
Мальчик держался за грудь, не отрывая застывшего горячечного взора от раненого зверя. Кот полз.
Мальчишки догоняли.
Я шагнул за границу нейтральной полосы.
До кота был десяток шагов, на ходу я стянул с себя куртку и набросил на него, чтобы не браться руками за его искалеченное тело – особенно меня пугал бок, пачкавший снег кровью и сукровицей.
Наклонился – услышал, как пуля щелкнула о камень – тот, что перебил коту лапу. От выстрела камень дернулся, словно его тоже ранили.
Кот молчал и не шевелился – ни когда я поднимал его, ни когда нес обратно на границу.
Еще два выстрела раздались, когда мы
– Мсье, это наш кот! – раздался жалобный крик мне в спину.
– Мы его давно караулим!
– Мсье, отдайте, отдайте! – ребенок закашлялся. Я повернулся и увидел, как мальчик стоит в снегу на коленях и бьется в тяжелом лающем кашле. Тень, отбрасываемая крепостной стеной, сделала его лицо серым, неживым.
Старший мальчишка ненавидяще глядел на меня, сжимая в руке камень. Потом глаза его устало закрылись, рука разжалась. Он вытер нос кулаком и тихо, обреченно сказал:
– Айда, ребята. Охота не удалась.
Кот был совсем невесомый, словно я нес пустую куртку – но разве куртка может так мурлыкать и так греть? Я подумал, что совсем уж не жилец не мог бы так бурно радоваться спасению – на носу у него висела капля, глаза тоже заволокло мутной пленкой, но передние лапы месили сукно, как повар Бернар – тесто для бриошей, а тарахтел он, как часы Монсеньера флорентийской работы.
«Отнесу мэтру Шико, – решил я. – Переломы и раны – его епархия».
И чуть не уткнулся кому-то в лиловую грудь.
Разумеется, это был Рошфор. Интересно, как ему удалось укрыться в чистом поле, да еще вместе с конем – заставил Идальго залечь в сугроб? А теперь солнышко припекло, сугроб растаял, граф демаскирован?
– Скажи мне, милый друг, – граф взял меня за подбородок, – доколе я буду свидетелем твоих безумств?
– Можете стать соучастником, – предложил я.
– Во всяком случае, лишать голодных детей добычи – более безопасно, чем убивать мушкетеров его величества.
– Не спорю. Видите – я исправился.
Он отпустил меня и тихо сказал:
– Люсьен, я погорячился тогда. Надо ж было тебя как-то остудить.
– Да ладно. Показали мне, кто я есть.
– Я тоже был не в себе. Страшнее, чем потерять друга – только тут же потерять второго друга.
Я вовсе не обиделся на вчерашний разговор, просто было горько.
Вчера Монсеньер был крайне раздосадован. Меня поразила его реакция – он был не разгневан, не огорчен, не опечален – он выглядел как человек, испытывающий досаду на помеху своим планам.
– Поосторожнее, Рошфор, пока с вами не случилось то же, что с миледи.
– А что случилось с миледи? – мурлыкнул граф. Мы ждали ее, как жители Ветилуи ждали Юдифь, – Бэкингем был мертв. Причем убит он был своим же собственным офицером Джоном Фельтоном, протестантом и дворянином.
– Вот это работа! Это перл! Бриллиант! Фреска Буонаротти! – восхищался Рошфор, услышав благую весть, и кардинал, казалось, разделял его восторги.
– Ей отсекли голову, – проинформировал Монсеньер, насладился быстрой сменой выражения на лице Рошфора и удалился, никак более не комментируя.