Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории

Синюков Борис Прокопьевич

Самолет. Объявляется посадка. Времена брежневские, когда ни в одном самолете свободных мест не бывало, билеты стоили по–социалистически. Почти любой мог летать раз в году. Народ сломя голову бросается к трапу, опережая друг друга. В очередь не становятся. Все стараются оказаться рядом с трапом. Куча мала. Женщины с детьми всех позади, иначе детей раздавят. Стоят, молчат, ждут по полчаса и более. Знают, что хотя билет и есть у всех и зарегистрирован, но может вполне оказаться, что в самолет не пустят, скажут, что мест больше нет. Никто, никогда, никому не будет объяснять, почему так вышло. Прогонят от трапа и все: жди следующего рейса. Потому и давка, потому и не видят детей, знают, что зарегистрированный билет на рейс абсолютно ничего не значит. Командир судна, даже стюардесса, не говоря уже о служащих аэропорта, может посадить «своего» человека, даже и без билета, а тебя прогнать от трапа с зарегистрированным билетом. Стоят, ждут. На первой ступеньке трапа стоит статуя в синей униформе с рацией в руке, но немая как рыба или гавкающая как собака. Проходит минут сорок. Все молчат, знают, что никто ничего не будет объяснять. Вдалеке появляются двое, не спеша, направляются к самолету, одна фигура такая же синяя, как и на трапе. Синяя

фигура подходит к толпе у трапа и как танк раздвигает ее. Все сторонятся, открывая узкий проход, бульдозерный нож – это синяя униформа. Любой униформы все боятся больше чем натурального бульдозерного ножа. Человек, идущий за «бульдозером», иностранец, он презрительно смотрит на русскую толпу. Дома, например, в Америке он по своему статусу приблизительно равен любому из нашей толпы, но здесь он уже привык за два дня к своей исключительности. Поэтому и презрителен.

В гостинице его подвели к администраторше, к которой стояла такая же очередь, и обслужили сквозь эту очередь. Вели обедать в ресторан тоже сквозь очередь, стоявшую на панели около входа. Официант к нему тоже подошел, едва он опустился на стул, хотя за соседним столом, он видел, сидят и ждут. Когда он, пообедав, выходил, соседний столик все еще не был обслужен. Он все это примечал, у него вырабатывалось презрение к народу, который не как все, у них нет лозунга как у него дома: «Америка для американцев». Он понял, что Россия тоже для американцев, а не для русских. В самолет его чуть ли не занесла на своих «хрупких» плечах улыбающаяся только ему женская фигура в синем. Он специально минут 10 укладывал свое тело в кресло, знал, что этих безмолвных свиней в самолет не пустят пока он не усядется. Ему было очень приятно. Поэтому он как бы ненароком похлопал по обтянутой тонким синим сукном попке фигуры в синем. Фигура шаловливо улыбалась, как будто по ее попке прошелся сам красавчик Билл, хотя иностранец больше походил на Квазимодо.

Самолет суматошно начал заполняться, туго набитые сумки с «ручной кладью» не влезали под сиденья. Американец удивлялся, почему эти дураки не сдают вещи в багаж, мучаются. Он так и не узнал, что в багаже или сломают, или украдут. Его багаж положили в отдельное место, в котором не воруют, чтобы не дай бог, чего не случилось. Он также не узнал, что за бортом самолета остался человек, на чьем месте он сидел, а тот оставшийся человек был знаком его отцу, встречались на Эльбе в 1945 году. Все описанное – чистейшая правда, только взятая не с одного, а с нескольких рейсов Аэрофлота.

Или опять же об Аэрофлоте. Домодедово, 31 декабря, рейс в 22–00, через два часа новый год, самолет битком набит. Входит экипаж, заходит в кабину, потом по одному начинают сновать туда–сюда, в хвост самолета и обратно. Потом все разом уходят. Сидим минут сорок, никто ничего не говорит, стюардессы как немые. Надо сказать, что экипаж состоит из двух частей: летчики и стюарды, служат как бы в разных «аэрофлотах». Вот пол–экипажа ушло, а пол–экипажа не знает почему. Сидим 2 часа, двери открыты, потому холодно, но отопление и вентиляция не включены, ведь летчиков нет – потому моторы не включены и очень душно и в туалет не пускают. Дети плачут, стюардессы молчат как партизаны. Через три часа является второй летный полуэкипаж, тоже походив взад–вперед по самолету, покидает его. Слегка подвыпивший пассажир просится тщетно в туалет, потом по крутой приставной металлической лесенке, несмотря на громкие крики всех стюардесс разом (трап уже три часа как убрали) спускается и уходит в аэровокзал, километра полтора. Еще несколько человек тем же путем покидают самолет, остальные сидят, задыхаются от недостатка кислорода, то одна, то другая женщина начинает высказываться, истериковать, мужики молчат. Проверявшая билеты синяя фигура то и дело что–то шепчет в портативную рацию. Проходит пять часов, шесть часов, потом к самолету нехотя подъезжает трап и пассажиров «просят» выйти из самолета и «проследовать в аэровокзал». Только «проследовали», отдышались, «посетили» туалет, радио объявляет: «просим на посадку». Сели, взлетели, полетели, никто ничего не знает, почему сидели и ждали 8 часов. Потом узнал. Оказывается, первый летный полуэкипаж сильно хотел встречать новый год дома, потому нашел какую–то неполадку в самолете и не полетел, пока ее искали. Но так как сидеть долго в самолете и не лететь действует на нервы полуэкипажа, то лететь ему нельзя уже – сильно разволновался. И он пошел выпивать. Второй полуэкипаж – сделал то же самое, в полном соответствии с какой–то там инструкцией и тоже пошел выпивать. А у третьего экипажа, уже выпившего заранее, отоспавшегося и приступившего к своим обязанностям 1 января следующего года, уже не было никаких причин не лететь, и он полетел, а какая–то мелкая неисправность в самолете стала дожидаться своей очереди стать крупной, или в таком же «мелком» виде послужить причиной для очередного праздника, чуть не сказал труда.

Боже избавь, чтобы в этих конкретных случаях я винил наше многомудрое правительство, царя и какого–нибудь дворянина или всех их скопом. Хотя именно они сделали так русские законы и их выполнение за многие века, а мы так хорошо на генетическом уровне приспособились к «окружающей среде», что мы ничего не только не можем поделать против издевательств над нами, но даже уже и не хотим ничего делать. Так уж «исторически сложилось» – любимая фраза историков, ничего не объясняющая. Но, например, американские пассажиры, оказавшиеся в таком же положении, просто разом разбогатели бы на этом рейсе, а их «аэрофлот» – обанкротился бы. Вот и вся разница.

Не знаю, приводить ли мне еще примеры из любой другой области нашего бытия, из многочисленных «присутственных мест» от «бесплатной» поликлиники до ЖЭКа, тоже почти «бесплатного». Причем интересно бы узнать, где берут деньги наши правители для всего этого «бесплатного», не сами ли золото в Магадане моют, а потом на него нам делают все бесплатно? Мы же знаем поговорку, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. По–моему, англичане придумали, с самым древним парламентом.

Перенесемся в 16 век, в Московию. Едет посол европейской страны в государство рабов, в Grande Tartarien, попросту в Тартарары. У себя на родине он мелкая посольская сошка, в те времена к нам шибко знатных не посылали, мол, обойдутся. На границе его встретил боярин с челядью человек в сто. Суета такая, словно армия направляется в поход,

но ничего не идет ладом. Лошадей в нужном количестве нет, сена имеющимся – тоже. На каждой станции боярин бьет станционных людей направо и налево, те кланяются в пояс и в землю, шапки в руках, но дело не двигается, то того нет, то этого недостача, то дров нет, то зажечь дрова нечем. Тумаки сыплются, их молча сносят, но только боярин отвернется, опять что–нибудь не так. Посол удивлен разгильдяйству русских, он не понимает, что они нарочно саботируют, так как ненавидят боярина, а тумаки им даже в почет, хорошо разозлили барина. Весь путь боярин был мокрым от пота, несколько раз падал, запутавшись в своих, не то в рукавах, не то в подоле своей шубы, суетился, торопился, но посольство ехало очень медленно: шум, гвалт, а путь все еще далек, почти не сокращается. Посол поинтересовался у боярина, что он такой мокрый, чего суетится без толку? Боярин и отвечает: «Это вашему государю можно служить, как попало, а своему мы служим только так, со всем нашим прилежанием, до изнеможения». Посол подумал, что без боярина он бы быстрее добрался, за деньги, притом совсем малые. Но боярин его вез «бесплатно», чего не может быть в принципе. Посол ведь не знал, что все население края должно было «обеспечить» царский поезд по типу: вынь да положь. Мосты навести на речках без леса, дороги отсыпать песочком, которого не было тут отродясь, «суп сварить из топора». Когда приехали к царю, оказалось, что боярин–то, встретивший посла, очень знатный, почти рядом с царем сидит за столом, когда выпивают.

Зачем же это делается? А затем, что царь очень боится предательства бояр, боится за свое место. Поэтому он заставляет бояр бояться его, переносит свой страх на них. Запуганные, они меньше смогут думать о «плохом» для царя, вся их деятельность мозговая будет направлена на противостояние страху и на услужливость царю, авось обойдется. А как же их заставить бояться? А очень просто, заставить сварить суп из топора, пусть помучаются. Вот поэтому царь не делает порядка, а, наоборот, плодит беспорядок, как это видно на примере самолета и боярина. Данному боярину, везущему посла через десяток боярств, или областей по–современному, никто прямо не подчиняется в этих боярствах, поэтому он может только раздавать тумаки направо и налево, а решить проблему кардинально, раз и навсегда, не может. Но это–то как раз и нужно царю. Если боярин не решит возникающие проблемы на уровне природной смекалки, то можно объявить его «опальным» и держать в таком подвешенном состоянии возможно дольше. А боярин будет из кожи лезть, чтобы выйти из этого опасного положения, он забудет напрочь, что еще вчера хотел создать заговор, причин к которому у всех бояр было, хоть отбавляй.

Еще один пример, почти современный, но тоже про царя и бояр, только коммунистических. Я принимал в этом участие в качестве народа. Лет пять подряд, еще при Брежневе, я возглавлял комиссию по приему иностранцев в нашем производственном объединении, а к нам из–за новой технологии гидродобычи угля приезжало много иностранцев из самых разных стран. Естественно, после каждого визита я писал записки в КГБ о том, что видел и запомнил, вплоть до того, что я был обязан, собрав паспорта с иностранцев для прописки в гостинице, представить их сперва в КГБ для снятия копии. Но не об этом речь. Речь о «смете на прием иностранной делегации», составляемой мной в каждом случае. При этом для составления сметы у меня был секретный «талмуд» страниц на двести под названием «Инструкция по составлению сметы и …», далее не помню. Так вот, эта инструкция предусматривала все до мелочей, как будто это инструкция не для сметы, а по безопасности атомного реактора. Во–первых, иностранцы делились на категории и «приравнивались» к нашим министерским работникам. Так, насколько я помню, наш министр «приравнивался» к руководителю крупной иностранной корпорации, а его личная переводчица – к нашей секретарше генерального директора. Это надо было для того, чтобы по специальным таблицам в инструкции определить, сколько на каждого члена иностранной делегации можно было «законно» потратить советских рублей в сутки, включая гостиницу, обед, ужин, завтрак и кофе между ними, а также тип микроавтобуса или просто билет на трамвай.

Но не для этого же я все это рассказываю в такой серьезной книге, а для того, чтобы под присягой подтвердить, что на отпускаемые по инструкции деньги на обед для нашего министра при «приравнивании», например, иностранного президента компании можно было накормить не выше, чем в кафе–стекляшке, а его секретаршу – в шахтовом буфете. По всем остальным пунктам инструкции соотношение возможностей было точно такое же. Мне–то было наплевать, я бы повел ихнего президента туда же, где и сам ел, но мой–то генеральный директор, будучи боярином, не мог так поступить. Ведь иностранный боярин, вернувшись в Москву с поносом, обязательно сказал бы министру о нашем боярине несколько плохих слов. Это же точно та же самая ситуация, что и с послом и боярином 16 века. А за нарушения инструкций Минфина сажали строже, чем сегодня за воровство миллионов, долларов, разумеется. Вот наш местный боярин и начинал нарушать крадучись инструкцию. Выписывал человекам десяти премию «за совершенствование техники и технологии», а потом специальные доверенные лица забирали эту премию у премированных, правда, оставляя им некоторую сумму на партийные и другие взносы плюс бутылка водки и три пирожка с ливером. Иностранец был доволен, «сыт, пьян и нос в табаке», только раз пожаловался министру, что в гостиничном туалете несколько попахивает, но не дезодорантом, а тем, против чего дезодорант действует, но нас это уже не касалось. Это уже касалось первого секретаря горкома «нашей» партии. А вот нашего боярина начинала терзать тревога другого свойства. Он ничего уже не делал для своего объединения, а только считал дни. Если в течение недели не приезжала комиссия из министерства считать «сметные» деньги и проверять списки премированных, то он успокаивался и начинал работать.

И таких примеров я могу привести сотни, из самых разных сфер жизни, когда бояр заставляли нарушать, а потом проверяли, как это они делают? Сами же бояре точно таким же образом заставляли нас, рядовых граждан, быть покладистыми и послушными, как в описанных самолетах. Так как я уже рассказал выше, и не только в этом разделе, какая скрытая ненависть витает между боярством и царем, мне осталось рассказать о том же самом между боярами и народом. Частично я показал это примером из 16 века, когда боярин, сопровождая иностранного посла, от границы до Москвы не просыхал от пота. Теперь дополню.