Загадочные края
Шрифт:
Но зато рана заживала очень быстро, и с каждым разом становилось всё легче. А в первую неделю ей не удавалось удержаться от слёз. Потому она и стремилась скрыться с глаз долой. Чертовски неприятно голосить на виду у всех.
Снег окончательно сошёл, потеплело, кроны зазеленели, и крестьяне торопились закончить сев, ведь когда сквозь листву можно уже будет смотреть на солнце, сеять поздно. С другой стороны, нельзя начинать слишком рано, иначе зерно помёрзнет в земле. Они сеяли и молились потихоньку, чтоб не было сильных дождей в начале лета.
Стволы были ещё голы, лес просматривался на
Ещё весна. Только ещё весна. За стенами усадьбы по ночам было холодно, приходилось топить печи не только чтоб готовить, но и чтоб обогревать. Зато днём иногда можно раздеться до рубашки и в удовольствие постоять под влажным ветром, веющим с моря.
В первых числах июня (здесь он назывался как-то иначе, и исчисление было другое, но Инга пользовалась привычными ей цифрами и названиями) к поместью подошли по морю два больших корабля, живо напоминающих старинные деревянные одномачтовые суда, только побольше, румов на двадцать пять каждый, с жилыми надстройками у мачты и на корме, с более вместительным трюмом. Впрочем, может быть, они на глаз специалиста и не напоминали древние долблёнки, Инга не была корабелом, и, понятно, видела такие только на картинках. Воины не стали мельтешить, из чего девушка заключила, что это не враги. А потом увидела спешащую из поместья госпожу Алклету, опирающуюся на руку Сорглана (она в этот день опять чувствовала себя нехорошо), и догадалась, что прибыл один из сыновей господина.
Так оно и оказалось. Прислушиваясь к разговорам старожилов, Инга узнала, что вот этот высоченный крепыш в кое-где посеребрённых доспехах – Бранд по прозвищу Мощный, шестой сын Сорглана. Голос у него, распоряжающегося на корабле, был звучный, хоть и хриплый, слышимый очень далеко, а смех – раскатистый и басовитый. Он улыбался, глядя на мать, ждущую на берегу. Алклета не плакала, хотя можно было угадать, что ей этого хочется. От счастья.
С кораблей стали сносить тюки и связки всевозможного добра, все с любопытством разглядывали привезённое, даже слуги, которым из всех этих богатств не должно было перепасть ничего. «Хлеба и зрелищ…» – снисходительно подумала Инга и, отвернувшись, заспешила в дом. Не только потому, что ей не хотелось уподобляться зевакам, готовым развлекаться даже зрелищами чужого богатства, но и потому, что она помнила слова Сорглана, сказанные во второй вечер после того, как он её купил. «Бранду должна понравиться. Или Кануту…» – Ей совсем не хотелось ненароком понравиться Бранду, а потому лучше ему вообще на глаза не попадаться.
Всю ночь в поместье шло веселье по случаю благополучного возвращения господсткого сына из зимнего похода. Пытаясь заснуть в своём углу, Инга с досадой и поневоле слушала звенящие вдали крики, взрывы хохота и злилась. Хорошо им – думала она – спи, когда хочешь, пей, когда хочешь, не надо рано вставать, и потом весь день
– Ингрид! – позвала её, заглянув в общую комнату, Хита. – Сюда иди. Госпожа зовёт.
«Надо же, – подумала Инга. – Сама Хита. С чего это?»
Госпожа Алклета не вставала с постели. Она лежала, бледная, на покрытом толстым покрывалом ложе, и дышала тяжеловато. Болезненная бледность лица сделала глаза ещё больше и ярче, чем они были, скрыла морщины, в общем омолодила. Но и одновременно состарила, потому что женщина прекрасно понимала, что с ней и о чём это говорит.
Графиня ласково улыбнулась вошедшей девушке.
– Ингрид? Как ты быстро… Как твой ожог?
– Спасибо, хорошо.
– Прекрасно… Иди, Хита, последи за девушками. – Полная служанка заботливо укрыла госпожу одеялом, что-то неразборчиво проворчала в адрес Инги и вышла. – Покажи мне то платье, которое ты сейчас шьешь.
Несколько удивлённая просьбой девушка сходила на своё рабочее место, принесла немного недошитое бальное одеяние и развернула перед хозяйкой.
Женщина несколько минут с удовольствием разглядывала его, а потом осторожно сползла с постели, словно боялась потревожить рану. Она протянула за платьем руки, Инга, немного помедлив, подала и, соприкоснувшись ладонями, заметила, как они у Алклеты холодны и влажны. «Господи, да она, похоже, сердечница…» – с сожалением подумала Инга. Госпожу Алклету было жалко.
– Очень красивое, – похвалила графиня. Приложила платье к себе и огляделась. – Красивое, – погрустнела. – Только не по возрасту оно мне. Слишком яркое.
– Ничего подобного, – неожиданно для самой себя и вместе с тем прохладно, словно бы вынужденно, произнесла Инга. – Если женщине яркие цвета шли в молодости, они пойдут ей и в зрелости.
– Скорее уж в старости. Ты не бойся сказать мне правду…
– Старость – состояние души, а не тела. Старость приходит тогда, когда женщина перестаёт заботиться о своей внешности. О вас этого не скажешь.
Алклета покраснела и провела рукой по красиво причёсанным волосам.
– Такое платье больше пошло бы тебе, – тихо сказала, почти прошептала она. – Ты очень красивая девочка. Сколько тебе лет?
– По местным меркам прилично. Больше двадцати.
– Давно в неволе?
– Три года.
– Тяжело было?
– По-всякому.
– Понимаю.
– В самом деле?
Глаза Инги вспыхнули, и она отвернулась. Но тон был ровный, поэтому Алклета совсем не обиделась. Она посмотрела на девушку с грустью и по-прежнему мягко. Можно было подумать, что по-другому она смотреть не умеет.
– Я действительно тебя понимаю. Я как-то была в плену. Правда, только два месяца. Сложно сказать, что по сути своей неприятней – плен или рабство. Можно сказать, это одно и то же, – она вздохнула и посмотрела в пол. – А родные-то у тебя остались?
– Нет.
Они обе несколько мгновений молчали, одинаково пристально разглядывая шитьё на платье, словно ни разу ничего подобного не видели.
– Будь добра, – наконец сказала Алклета. – Как закончишь это платье, сшей ещё одно. Вот к этому ожерелью.