Заговор «Аквитания»
Шрифт:
– Вы отлично понимаете, о чем я говорю. – Коннел снова сорвался на крик. – Меня уверяют, будто Конверс рассчитался и съехал в три тридцать утра. А я говорю – он в отель не возвращался!
– А я говорю, наш разговор не имеет смысла. Если вы действительно встревожены, перезвоните мне позднее, когда придете в себя. У меня есть друзья в Staats Polizei [54] . – И снова щелчок. Немец повесил трубку.
Фитцпатрик тоже повесил трубку. И тут страшная, тревожная мысль пришла ему в голову. Он быстро вернулся в свою спальню и отыскал глазами атташе-кейс, наполовину скрытый подушкой. Господи, как же он крепко спал! Подойдя к кровати, Фитцпатрик торопливо вытащил из-под подушки портфель и тщательно осмотрел его. Постепенно успокаиваясь, он убедился,
54
Государственная полиция (нем.).
Коннел вернулся с атташе-кейсом в гостиную и попытался собраться с мыслями, выработать хоть какой-нибудь план действий.
Первое. Следует признать, что «флажок» на деле Конверса приподняли или что необходимые ей сведения «Аквитания» раскопала еще каким-то путем и теперь Конверс находится в руках Ляйфхельма и его единомышленников, слетевшихся из Парижа, Тель-Авива и Йоханнесбурга.
Второе. Они не убьют его, пока любыми способами не выяснят, что он знает, а поскольку он знает намного меньше, чем они предполагают, на это уйдет несколько дней.
Третье. Имение Ляйфхельма, если верить досье, представляет собой настоящую крепость, поэтому шансы силой вызволить оттуда Конверса равны нулю.
Четвертое. Обратиться в американское посольство он не может. Уолтер Перегрин непременно попробует засадить его под арест, а те, кому это будет поручено, пустят ему пулю в затылок. Один из них уже пытался это сделать.
Пятое. Он не может рассчитывать на помощь Сан-Диего, хотя в иных условиях было бы самым логичным обратиться к Хикмену. По своей натуре, по складу ума адмирал не мог иметь ничего общего с «Аквитанией»: это был офицер крайне независимых взглядов, скептически высказывающийся о политике Пентагона. Однако если наложенный Коннелом запрет на документы Конверса отменен официально – с согласия или без согласия адмирала, – то Хикмену придется срочно отозвать его из отпуска и провести полное расследование. Таким образом, любой контакт с ним тут же приведет к отмене отпуска, а если его не смогут разыскать, значит, и не смогут передать приказ о возвращении.
Коннел присел на диван, поставив атташе-кейс у ног, и взялся за карандаш. «Позвонить Миген», – написал он на блоке для записи телефонных номеров. Пусть она говорит всем, что сразу же после похорон он уехал, не сказав куда. Это вполне согласуется с тем, что он сказал адмиралу: всю информацию, касающуюся расследования обстоятельств смерти Престона Холлидея, он собирается передать «соответствующим властям».
Шестое. Можно обратиться в полицейское управление Бонна и сказать правду: у него есть все основания полагать, что его американский коллега содержится против его воли в имении генерала Ляйфхельма. Но тогда неминуемо возникнет вопрос: почему капитан третьего ранга не обратился в американское посольство? Этим ему дадут понять, что генерал Ляйфхельм – личность слишком значительная и столь серьезное обвинение в его адрес лучше всего было бы прозондировать по дипломатическим каналам. Итак, снова посольство. Значит, и этот путь отпадает. К тому же Ляйфхельм не зря говорил ему о «друзьях» в Staats Polizei: возможно, и там у него есть ключи к ведущим фигурам. Если поднять тревогу, Конверса переместят в другое место или убьют.
Седьмое… Это уже полное безумие, подумал морской юрист, когда такая возможность промелькнула в его мозгу, обретая по мере раздумывания все более реальные формы. Торговаться! Вполне обычная вещь на стадии, предшествующей судебному разбирательству, сделки нередко практикуются при ведении как гражданских, так и военных дел. «Мы откажемся от этого, если вы согласитесь с этим. Мы не будем упоминать об этом, если вы не коснетесь того». Обычная практика. Торговаться. А что получается? Стоит ли вообще всерьез об этом думать? Настоящее безумие, шаг отчаяния, а что в данном случае можно считать разумным? Поскольку
Коннел не решался подвергнуть этот последний пункт анализу – слишком здесь много отрицательных величин. Нужно действовать, полагаясь исключительно на инстинкт, всякий иной путь – это тупик или пуля.
Фитцпатрик подошел к столу с телефоном, сел и потянулся к лежавшему на полу телефонному справочнику. То, что он задумал, было безумием чистейшей воды, но сейчас об этом лучше не думать. Он нашел нужную фамилию. Фишбейн Ильзе. Незаконнорожденная дочь Германа Геринга.
Итак, место встречи назначено: столик в глубине кафе «Ганза-келлер» на Кайзерплатц, заказанный Фитцпатриком на имя Парнелл. Хорошо, что ему хватило ума прихватить с собой темный деловой костюм, он будет играть в нем роль американского адвоката, мистера Парнелла, который свободно владеет немецким языком и направлен своей фирмой – Милуоки, штат Висконсин, – в Бонн, Западная Германия, для переговоров с некоей Ильзе Фишбейн. Он уже успел снять одноместный номер в гостинице «Шлосспарк» на Венусбергвег, а также пристроил атташе-кейс в надежное место и оставил Конверсу вполне определенную нить, по которой тот сможет отыскать портфель, если все полетит вверх тормашками. Конверс наверняка сообразит, как это сделать.
Коннел приехал на десять минут раньше – он хотел ознакомиться с обстановкой и без помех приспособиться к ней. Он всегда действовал подобным образом: приходил в помещение военных трибуналов до начала судебного заседания, обследовал стулья, высоту столов, пытался представить себе, как разместятся члены трибунала. Все это помогало делу.
Когда новая посетительница вошла в кафе и обратилась к метрдотелю, стоявшему на возвышении у входа, он сразу понял, что это – она. Женщина была высокой и крупной, не толстой, а скорее величественной, уверенной в своей зрелой привлекательности, но и достаточно тактичной, чтобы не выставлять ее напоказ. На ней был светло-серый летний костюм, на жакете, застегнутом на полной груди, лежал широкий белый воротник блузки. Лицо ее тоже было полноватым, но не жирным и не дряблым, с высокими скулами, что подчеркивало наличие характера; в темных, падающих на плечи волосах пробивалась ранняя седина. Когда она в сопровождении официанта направилась к столику, Фитцпатрик поднялся ей навстречу.
– Guten Tag, Frau Fishbein, – сказал он, протягивая ей руку. – Bitte, setzen Sie sich [55] .
– Вам не обязательно говорить по-немецки, герр Парнелл, – сказала женщина, опускаясь на стул, услужливо подставленный ей старшим официантом, который тут же с поклоном удалился. – Я зарабатываю на жизнь, работая переводчицей.
– Как вам будет угодно, – сказал Коннел.
– В данных обстоятельствах я предпочла бы английский, и говорите, пожалуйста, потише. А теперь растолкуйте мне, ради бога, на что вы намекали в разговоре по телефону, мистер Парнелл?
55
Добрый день, фрау Фишбейн. Садитесь, пожалуйста (нем.).
– Речь идет о довольно обычной вещи, миссис Фишбейн, о наследстве, – ответил Фитцпатрик с самым благожелательным видом, не спуская глаз с немки. – Если нам удастся утрясти некоторые формальности, а я уверен, мы с этим справимся, вы станете законной наследницей довольно приличной суммы.
– И эти деньги оставлены мне в Америке человеком, которого я никогда не знала?
– Он… близко знал вашего отца.
– Отца я тоже не знала, – быстро вставила Ильзе Фишбейн, тревожно окинув взглядом соседние столики. – А кто этот человек?
– Он состоял в штабе вашего отца во время войны, – ответил Коннел, еще сильнее понизив голос. – С помощью вашего отца – помогли также и некоторые контакты в Голландии – он выехал из Германии до начала Нюрнбергского процесса с большой суммой денег. В Соединенные Штаты он попал через Лондон и, имея средства, завел собственное дело на Среднем Западе. Дело это оказалось весьма прибыльным. Недавно он умер, оставив определенные инструкции нашей фирме, которая вела его юридические дела.
– Но почему – мне?