Заговор двух сердец
Шрифт:
Глава 13
Рождество они встретили весело, и не только благодаря детям. В этом была заслуга и их нового дяди Люка. Этот высокий человек вызвал у них бурю восторга. Особенно нравилось детям, когда он изображал обезьяну, прыгал через диваны и кресла и бегал за ними на четвереньках. Но не только дети наслаждались его обществом: Джон, Анна и Тилли, да и все слуги в доме сразу полюбили его. Ведь Люк был солдатом, сражавшимся с русскими — этим ужасным народом, живущим на другой планете. Кроме того, он был истым джентльменом,
Только поздним вечером в доме смех стихал, Тилли, наконец оказавшись одна в постели, начинала шептать:
— Ох, Мэтью, Мэтью, если бы ты только был здесь!
Но в глубине души она сомневалась, что при Мэтью атмосфера в доме была бы столь открытой и жизнерадостной. Мэтью всегда хотел играть первую скрипку, верховодить, подшучивать над всеми. Но сам он, еще с раннего детства, терпеть не мог, когда подшучивали над ним.
Над Джоном, например, всегда смеялись из-за его заикания. Он к этому привык. А Люк, как выяснила Тилли за последние четыре дня, обладал легким и светлым характером. Он умел обращаться с детьми. Он позволял им лазить по себе, возился с ними. Для них это было ново, особенно для Вилли, ведь человек, которого он смутно помнил как своего папу, никогда с ним не играл, а на Жозефину и вовсе не смотрел. Новый дядя стал настоящим открытием и, как и все дети, они злоупотребляли его терпением — плакали и капризничали, когда их отправляли спать.
Тилли не могла вспомнить, чтобы Вилли открыто противился ей, а тут он заявил:
— Мама, я не хочу спать, я хочу остаться с дядей.
На что Люк ответил:
— Если ты не будешь слушаться маму, я немедленно упакую свои сумки, заложу карету, сяду на корабль, и ты никогда больше не увидишь меня.
Детская реакция обескуражила всех. И Вилли, и Жозефина со слезами бросились на шею Люку и принялись умолять:
— Нет! Дядя Люк, нет.
Когда мир был восстановлен, и четверо взрослых остались одни в гостиной, Джон, обращаясь к брату, развалившемуся в шезлонге, сказал:
— Это х… х… хорошо, что у т… т… тебя в… в… всего несколько дней, а т… т… то Тилли пришлось б… б… бы т… т… тебя уволить. Т… т… только взгляни на с… с… себя! Н… н… на кого т… т… ты похож!
Люк вытянул длинные ноги и закинул руки за голову.
— Так приятно быть неряхой, вот таким неряхой. — Он посмотрел на стоящего над ним Джона и вполне серьезно добавил: — Не приставай ко мне, братишка, ты представления не имеешь, что значит для меня эта передышка. — Люк взглянул на Анну и Тилли, сидящих на диване у камина, на пылающий огонь и спросил: — Ты ведь не возражаешь, Тилли?
— Нет, Люк, нисколько не возражаю.
— Надеюсь, ты не считаешь, что я слишком далеко зашел с детьми?
Ему ответила Анна:
— Жаль, что немногие умеют заходить так далеко.
Люк приподнялся на локте и ухмыльнулся.
— Спасибо,
Джон нахмурился и заговорил, заикаясь сильнее обычного:
— Т… т… ты дурак. Л… Л… Люк. Всегда б… б… был им и в… в… всегда б… будешь. Пошли, Анна, п… п… поцелуем д… д… детей на н… н… ночь.
Когда дверь за ними закрылась, Люк опустил ноги с шезлонга, поправил рубашку, провел ладонями по плотно сидящим брюкам, пригладил волосы и спросил:
— Я что-то не то ляпнул?
— Да нет. — Тилли слегка пожала плечами. — Анна болезненно относится к вопросу о детях, поскольку все никак не может забеременеть. Но, как я ей уже говорила, — она улыбнулась, — мне лично понадобилось для этого почти двенадцать лет.
— И то верно. — Он подмигнул ей, и они дружно рассмеялись.
Странно, но ей было так просто разговаривать с Люком. Когда-то, из трех братьев он нравился ей меньше всего. Он всегда был самодостаточным, знал, чего хочет, и обязательно добивался своего.
Люк подошел к дивану, сел и заметил:
— Со дня моего приезда домой мы с тобой впервые остались наедине. Смешно, верно? — Он поднял брови. — Я сказал домой. А ведь я провел много лет в Скарборо, потом в армии, и, тем не менее, считаю этот дом своим домом.
— Я рада.
— Тилли.
— Да, Люк?
— Я не спрашивал про Мэтью, боясь, что эта тема все еще болезненна для тебя. Это так?
— Нет, Люк, спрашивай о нем, если хочешь.
— Джон рассказал, что тебе худо пришлось, то есть, вам обоим, но тебе досталось больше.
Она не отозвалась, и он, опустив голову, пробормотал:
— С седыми волосами ты еще красивее.
Тилли продолжала молчать.
Люк поднял на нее глаза и спросил:
— Ты, конечно, снова выйдешь замуж?
— Нет, Люк, никогда.
— Ерунда! Во всяком случае, я не могу себе представить, что ты останешься одинокой.
— И, тем не менее, останусь.
— Почему?
— Не могу тебе сказать, но я не должна… я…
— Не глупи, Тилли. — Он наклонился вперед и приблизил свое лицо почти вплотную к ее лицу.
— Никакая любовь не длится вечно. Особенно если твой возлюбленный не подкидывает дровишек в огонь. Ладно, ты любила Мэтью, согласен, и он тебя любил. Да нет, — он сделал резкое движение, будто отмахнулся от чего-то, — он тебя не любил, его чувства к тебе я назвал бы лишь манией. Ты его подавляла, даже когда он был мальчишкой, это ненормально.
— Не говори так, Люк.
— Я должен, ведь это правда, ты и сама знаешь. Чтобы иметь тебя только для себя, он был готов запереть тебя в клетку. И отчасти, — он кивнул, — я понимаю его чувства. Но это была не обычная любовь — это была одержимость, и ты не должна была давать ей портить тебе жизнь. Тилли, — он поймал ее руку, и она позволила ему удержать ее, — я хочу задать тебе вопрос, хотя, пожалуй, ответ знаю заранее. Значит так: зачем ты удочерила Жозефину?