Заговор генералов
Шрифт:
На рассвете двадцать шестого февраля войска заняли намеченные пункты. Городовые были вооружены винтовками и распределены по полицейским и жандармским отрядам. На стенах и рекламных тумбах появилось третье распоряжение главнокомандующего округом: в случае продолжения беспорядков они будут подавлены силою оружия.
Хабалов нервничал. Понимал, что в Ставке ждут донесения. Минул час, второй, третий... Генерал приказал отстучать на аппарате Юза: "Сегодня, 26 февраля, в городе все спокойно". Телеграмма едва успела уйти в Могилев, как с разных сторон Питера, из-за Невы, по мостам и по льду, двинулись в центр народные толпы.
Войска открыли
Начались волнения и среди солдат запасных полков. Взбунтовалась, захватила оружие и примкнула к демонстрантам одна из рот лейб-гвардии Павловского полка. К вечеру роту удалось водворить в казарму и обезоружить. Но едва командир батальона вышел из усмиренной казармы, как был убит. Военный министр потребовал, чтобы состоялся полевой суд и виновные тотчас были расстреляны. Приказал всю роту до суда заточить в Петропавловскую крепость. Министру позвонил Родзянко:
– Советую разгонять толпы при помощи пожарных. Брандспойтами. Зимой, в мороз, это, знаете ли, отрезвляет.
Беляев тут же передал рекомендацию председателя Думы Хабалову.
– Пули подействуют лучше, - возразил генерал.
– Обливание водой вызовет лишь раздражение толпы.
– Действуйте, как считаете нужным. Но помните: государь повелел, и срок уже истек.
Занималось позднее, ледяное утро двадцать седьмого февраля.
3
Двадцать второго февраля Николай II, дав последние указания председателю совета министров князю Голицыну, министру иностранных дел Покровскому и военному министру Беляеву, отбыл в Ставку, решив, что вернется в Царское Село в начале марта.
Через день Александра Федоровна отправила в Могилев письмо. В конце его, как бы между прочим, отметила: "Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли Филиппова, и против них вызвали казаков. Я надеюсь, что Кедринского (в эти дни она впервые услышала, но не запомнила точно фамилию Керенского) из Думы повесят за его ужасную речь - это необходимо (военный закон, военное время), и это будет примером. Все жаждут и умоляют, чтобы ты показал свою твердость". И в конце успокоительно: "Беспорядки хуже в 10 часов, в час - меньше, теперь это в руках Хабалова".
Николай, взирая из своего кабинета в губернаторском дворце на заднепровские дали, не испытывал ни малейшего беспокойства. Какие-то слободские фабричные появились на Невском? А на что его казаки и верные лейб-гвардейцы?.. Небось уже образумили. Настроению царя соответствовали донесения, поступившие от Беляева. В первом из них военный министр сообщил, что меры к прекращению беспорядков уже приняты, а во втором пообещал: к двадцать шестому покой будет полностью восстановлен.
Алике со своей стороны в очередном послании описывала: "Хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, просто для того, чтобы создать возбуждение, - и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам". И продолжала настаивать, долбя в одну точку: "Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя. Худших речей не печатают, но я думаю, что за антидинастические речи необходимо немедленно и очень строго наказывать, тем более, что теперь военное время".
Да, против
Письмо Алике было тревожней, чем донесения генералов. "Наш народ идиоты. Такие испорченные типы... У меня было чувство, когда ты уезжал, что дела пойдут плохо, - продолжала она.
– Завтра будет еще хуже. Я не могу понять, почему не ввели карточной системы и почему не сделать все фабрики военными, тогда там не будет беспорядков. Рабочим прямо надо сказать, чтобы они не устраивали стачек, а если будут, то посылать их в наказание на фронт... Нужен только порядок, и не допускать их переходить мосты, как они это делают".
Но и она не хотела поверить в худшее: "Мне кажется, все будет хорошо. Солнце светит так ярко. Я чувствовала такое спокойствие и мир на Его дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас". Уже все забыли, и Николай вздохнул с облегчением, а она - о нем и о нем... "Конечно, - заключала царица, - извозчики и вагоновожатые бастуют. Но они говорят, что это не похоже на 1905 г., потому что все обожают тебя и только хотят хлеба".
Обожаемый - вот это правильно. Из всех бесчисленных своих официальных титулов Николай II более всего любил этот, не утвержденный никакими статутами, однако же не подлежащий оспариванию. Верноподданные должны обожать своего монарха. А что до бунтовщиков - этой кучки отщепенцев, нехристей, выродков - в кандалы их пли на фронт, под германские пули!..
Военный министр успокаивал. Главнокомандующий округом обещал. Царица терпеливо советовала. Право же, все идет своим чередом, и нет повода для тревог.
И вдруг телеграмма, полученная в Ставке двадцать шестого февраля и всеподданнейше адресованная Родзянкой Николаю:
"Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца".
Прочитав телеграмму, Николай сказал министру двора графу Фредериксу:
– Опять этот толстяк Родзянко написал разный вздор, не буду даже отвечать.
Он погасил зевок и направился в опочивальню. Прежде чем приказать камердинеру раздеть себя, подвел итог дня в дневнике:
"В 10 час. пошел к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Алике и поехал по Бобр, шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал. Вечером поиграл в домино".