Заговор генералов
Шрифт:
— Да вот кто смог бы возглавить такой кабинет?.. Я не знаком лично с Керенским, но вряд ли он подойдет, — усомнился Добринский.
— Что вы! — вскричал тут Львов. — Александр — мой лучший друг, я знаю его как самого себя! И я убежден, что Саша вполне соответствует требованию момента!
— Коль вы с ним в таких друзьях, не могли бы вы высказать ему кой-какие соображения?
— О чем речь! — воодушевился Львов. — Конечно, могу!
— В таком разе я познакомлю вас кой с кем… — многозначительно пообещал Добринский. И действительно, познакомил с Аладьиным — «полномочным представителем союзнических кругов»,
По чести говоря, Львов-2 не был ни ближайшим, ни отдаленнейшим другом «Саши». Более того, именно Керенский, став министром-председателем, поспешил избавиться от бесполезного члена кабинета, и Львов с большими основаниями мог бы считать его своим недругом. Но коль назвался груздем… К тому же Львов по характеру был оптимистом и всегда находился в приподнятом настроении. Вот и теперь он с жаром воскликнул:
— Немедленно еду к Александру!
Через сутки он уже сидел в кабинете министра-председателя:
— Высокочтимый Александр Федорович! Определенными кругами я уполномочен спросить, желаете ли мы вступить в переговоры об изменении состава правительства.
— Кто эти «определенные круги»? — насторожился Керенский.
— Общественные деятели, имеющие достаточно реальную силу.
— Деятели бывают разные, — заметил премьер. — И в чем их сила?
— Не уполномочен сказать всего, отвечу лишь, что это серьезные деятели, обладающие такой силой, с которой вам надо считаться, — напустил таинственного туману Львов. — Я же уполномочен спросить: желаете ли вы вступить в переговоры с ними?
— Пожалуй. Если будут выдвинуты конкретные предложения.
Этот разговор состоялся двадцать второго августа. А вчера, двадцать третьего, Львов уже снова объявился в Москве, в «Национале»:
— Саша отнесся к нашим предложениям с огромным вниманием и готов принять любые условия, — сообщил он Добринскому в присутствии Аладьина. Моя миссия увенчалась полным успехом!
— Конкретней: Керенский готов вести переговоры со Ставкой? — начал уточнять Аладьин.
— Безусловно. Но только через меня.
— Так и запишем. Далее: он согласен на преобразование кабинета, на подбор такого состава, который пользовался бы доверием страны и армии?
— Об этом мы и говорили.
— Требования Керенского? Его программа?
— Александр готов выслушать наши требования и принять нашу программу.
— Вы, Владимир Николаевич, действительно блестяще справились со столь ответственным поручением, — оценил Добринский.
— Все в руках божьих и в его провидении… — скромно наклонил голову бывший обер-прокурор.
В этот момент в комнату вошел офицер. Сказав, что прибыл из Ставки, он протянул Аладьину засургученный пакет. Аладьин вскрыл, прочел вложенный лист. Изменился в лице, молча протянул бумагу Добринскому. Оба многозначительно переглянулись.
— Милостивые государи, коль я от вашего имени вступил в переговоры с главою правительства,
Аладьин протянул ему лист. Это была копия приказа Корнилова атаману Каледину начать движение казачьих войск на Москву.
— Боже упаси! Это ужасно! — воскликнул Львов. — Зачем поднимать меч на первопрестольную, когда можно миром?..
— Верховный главнокомандующий лишь трубит сбор, — успокоил Добринский.
— Нет, нет! Заклинаю вас именем всевышнего!.. Я поеду в Ставку и сам призову Корнилова не возносить меч! Я выезжаю!
— Согласны. Чтобы вас допустили к главковерху без помех, сошлитесь на господина Завойко и на меня, — поддержал его порыв Аладьин.
За время, проведенное в пути между Питером и Москвой, а затем между Москвой и Могилевом, представление о собственной значимости в развивающихся событиях возросло в распаленном воображении Львова непомерно. Соответственно расширились и его полномочия: теперь он уже и сам не мог отделить воображенное от действительного и уверовал, что его поступки направляет всевышний. Поэтому, переступив порог комнаты в губернаторском дворце и увидев перед собою самого Корнилова, он вместо приветствия воскликнул:
— Я от Керенского!
В бурых глазах верховного главнокомандующего зажегся мрачный свет.
— Я имею сделать вам предложение! — заторопился самочинный эмиссар. Напрасно думают, что Керенский дорожит властью — он готов, положась на милость божью, уйти в отставку, если вам мешает, но власть должна быть законно передана из рук в руки без кровопролития. Власть не может ни валяться, ни быть захваченной. Керенский готов на реорганизацию кабинета. Мое вам предложение: войдите в соглашение с Александром Федоровичем!
Корнилов озадаченно глядел на посланца. Дело принимало неожиданный оборот: ненавистный «штафирка» сам готов уступить власть. И если они договорятся, прикончить Совдепы и армейские комитеты будет легче легкого. А потом он разделается и с самим «танцором»… В военном же перевороте имелась доля риска. Лукомский бубнит: надо учесть и то, и се, и пятое, и десятое. Так что же ответить?..
— Передайте пославшему вас: по моему глубокому убеждению, единственным выходом из тяжелого положения является установление военной диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении. Передайте: необходимо, чтобы Петроград был введен в сферу военных действий и подчинен военным законам, а все тыловые и фронтовые части подчинены мне. Я не вижу иного выхода, кроме немедленной передачи власти Временного правительства в руки верховного главнокомандующего.
— Военной власти — или также гражданской? — позволил себе уточнить Львов-2.
— И той, и другой, — отчеканил генерал.
— Быть может, лучше совмещение должности верховного главнокомандующего с должностью председателя совета министров?
— Согласен и на вашу схему, — хмуро кивнул Корнилов.
Одно обстоятельство в ходе этой беседы все же озадачивало Корнилова: почему Савинков, покинувший Ставку всего лишь несколько часов назад, оговаривал всякие мелкие частности: какую дивизию послать на Питер, да кого на нее назначить, да перевести из Могилева офицерский Главкомитет, — а этот чернобородый лысый человечек вдруг от того же «штафирки» привез на блюдечке полное отречение?..