Заговор патрициев, или Тени в бронзе
Шрифт:
Мне больше нечего было делать на мысе Колонна. Я очень хотел оттуда уехать. Перед моим отъездом Гордиан угрюмо сказал:
— Вольноотпущенник слишком опасен, чтобы ловить его в одиночку. Фалько, тебе нужна помощь. Как только Мило поможет мне безопасно устроиться в Пестуме, я пошлю его к тебе, чтобы вы объединили силы…
Я вежливо поблагодарил Гордиана, пообещав себе по возможности избежать такого удара судьбы.
Вернувшись в Кротон, я наткнулся на Лэса, хотя совсем не ожидал увидеть его еще раз, а он, казалось, был весьма удивлен встречей со мной. Но я узнал, что пока
— Кого ты спрашивал?
— А кто должен был чтонибудь знать? Его мать, страшная ведьма. Зевс, Фалько! — пожаловался Лэс. — Эта старая мерзкая проститутка выгнала меня из своего дома сковородкой с кипящим жиром!
Я ласково поддержал его.
— Лэс, ты должен был очаровать ее еще до того, как она подойдет к печи. Брось в дом через порог кошелек. Но помни, что обычная бабуля может с двадцати метров определить, что кошелек набит всего лишь камнями!
Лэс беззаботно произнес:
— Ей не нужны деньги, только моя кровь. Эта противная старуха начала жизнь рабыней, но теперь она свободна и за ней присматривают люди — предполагаю, Барнаб об этом позаботился.
— Ее любящий мальчик! Как она выглядит?
— От нее пахнет, как под мышкой у тигра, и она совсем не ориентируется во времени. Если эта спятившая старая кошелка вообще чтото знает, то ты можешь оставить средства вольноотпущенника себе. Насколько я смог понять, она думает, что он мертв.
Я засмеялся.
— Лэс, я готов поспорить, что моя мать думает так же; но это означает лишь то, что я неделю не писал домой!
События на мысе Колонна показали, что Барнаб был очень даже жив.
Я должен был поехать сам, чтобы лично посмотреть на эту злую старую калабрийскую летучую мышь и разобраться во всей истории. Но жизнь слишком коротка; невозможно сделать всего на свете.
Я показал Лэсу записную книжку, которую мы нашли в храме Геры.
— Погляди на список: нон апреля, «Галатея» и «Венера из Пафоса»; за четыре дня до идов, «Флора»; за два дня до мая, «Лузитания», «Конкордия», «Парфенопа» и «Грации»… — Это чтонибудь значит? Я думаю, это корабли. Мне кажется, либо график постановки кораблей в док, либо, что более вероятно в это время года, расписание плавания…
Лэс посмотрел на меня своими ясными черными глазами дрозда.
— Я ничего не узнаю.
— Ты говорил, что сам плавал в Александрию!
— Здесь не упоминается Александрия! — возразил Лэс с таким обиженным видом, словно его завалили на вопросе по его профессиональной сфере. — Это было давно, — стыдливо признался он.
Я безжалостно улыбнулся Лэсу.
— Давно и неправда, так?
— Ладно, оставь мне список, я поспрашиваю…
Я покачал головой, пряча книжку себе в тунику.
— Спасибо, я оставлю его себе. Все равно тут, наверное, нет ничего важного.
Обаяние его несимметричного лица имело страшную силу, поскольку, хотя от одного взгляда на воду во время прилива меня тошнило, я почти согласился отправиться в Регий с Лэсом на его корабле. Но от морской болезни можно умереть; я предпочел остаться на суше.
Я подарил козу Лэсу. Я подумал, что она, возможно, закончит свою жизнь на берегу в чьейнибудь похлебке.
Я не сказал, что она священна. Убиение священного животного приносит страшное несчастье, но, как показывает мой опыт, только если знаешь, что сделал. Когда не знаешь и не беспокоишься, у тебя больше шансов.
Коза спокойно пошла с Лэсом: ненадежное существо, как большинство моих друзей. Я сказал ей, что если ей придется быть съеденной моряком, то я не смогу поручить ее более подходящему человеку, чем этот.
XXI
Так я вернулся, чтобы рассказать императору о своих успехах в Бруттии.
Неделя, которую я провел в Риме, была ужасна. Моя мать презирала меня за то, что мне не удалось привезти ей лакрицу. Ления угрожала изза трехнедельной арендной платы. Елена Юстина ничего не передавала. В доме Камилла я узнал, что она уехала из Рима, чтобы провести разгар лета в уединении за городом; гордость не позволила мне спросить у привратника, где именно. Отец Елены, очень приятный человек, должно быть, слышал, что я пришел; он послал за мной раба, чтобы пригласить на ужин, но я был для этого слишком расстроен.
На фоне всех этих неприятностей я с некоторым беспокойством вошел во дворец, чтобы отчитаться. Прежде чем встретиться с Веспасианом, я отыскал Анакрита, чтобы поделиться впечатлениями.
Я нашел его в тесном кабинете, когда он изучал счета. Мне удалось выудить признание, что он потерпел неудачу в поисках Ауфидия Криспа, заговорщика, который сбежал в Неаполь. Также всплыло, что он ничего не добился в отношении Барнаба; даже мое известие о том, что вольноотпущенник совершил еще одно нападение на сенатора, не воодушевило его. Сейчас Анакрит проверял людей, которые организовали торжественный въезд императора в Рим после победы над Иудеей, так что его мысли были заняты участниками и нормами дневной оплаты; казалось, он совсем потерял интерес к заговорам.
Проклиная его за раздражительность и сосредоточенность на самом себе, я поковылял на встречу с императором, чувствуя себя совершенно одиноким.
После того как я закончил свой рассказ, Веспасиан на некоторое время задумался.
— Цезарь, надеюсь, я не перешел границу?
— Нет, — наконец ответил он. — Нет, все нормально.
— Вы дадите Гордиану должность в Пестуме?
— О, да! Хорошо, что его это устраивает…
Противостоять императору — это крайне эффективное дело! Гордиан получил большое удовольствие от заговора со своими приятелями, после чего просто сидел на Колонне и жевал поджаренное на сковородке мясо с алтаря, ожидая своей награды. Я ничего не сказал, но то, что подумал, могло отразиться у меня на лице.
У нас был короткий безрезультатный спор о деньгах, а потом Веспасиан продолжал смотреть на меня както странно. Чувство, что меня исключили из секретного дворцового соглашения, снова начинало меня раздражать, но как только мое возмущение вызвало у меня желание сбежать, чтобы шесть месяцев пасти овец на горе Этна, император вскользь заметил:
— Мне следовало и за владельцем судна послать тоже тебя!
Мне понадобилось мгновение, чтобы осознать, что он, возможно, предложил мне работу.