Заговор патрициев, или Тени в бронзе

Дэвис Линдсей

У него были каштановые волосы, широкие неподвижные брови и невозмутимое выражение лица, которое смутно показалось мне знакомым.

Его мать назвала его Луцием. Наверное, в честь Криспа.

Было еще одно событие, о котором я не могу умолчать. Плохие новости мне рассказал Брион. На следующий день после свадьбы я собирался уезжать, когда Брион мне признался.

— Фалько, я знаю, где может быть Пертинакс.

— Где? Говори скорее!

— В Риме. Мы устроили Фероксу и Малышу их первые скачки, в большом цирке…

— В Риме! — В Риме, куда я отправил Елену Юстину, думая, что там безопасно.

— Я разговаривал с новой хозяйкой, — продолжал Брион. —

Кажется, она в курсе! Ферокс все еще участвует в забеге. Она также сказала мне, что консул оставил вам особое наследство; повидимому, вы ему нравитесь…

— Ты меня удивляешь. Что за подарок?

— Малыш. — Мне никогда в жизни особо не везло, но это было смешно. — Ее светлость сказала, не могли бы вы забрать его с собой, когда уедете?

Любой гражданин имеет право отказаться от ненужного наследства. Я чуть не отказался от своего.

Однако я всегда мог продать лошадь на сосиски. При всех недостатках его характера, Малыш был хорошо откормлен и не имел видимых заболеваний; вдоль Триумфальной дороги и перед базиликой с подносов торговцы продавали много вещей и похуже.

Так что я оставил его и сэкономил на проезде домой, поднимаясь на протяжении всей Аппиевой дороги на этом косоглазом, колченогом, упрямом, привередливом звере, который теперь принадлежал мне.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ДОМ НА КВИРИНАЛЕ

РИМ

Август

Так оно и должно со всей необходимостью происходить у этих людей; кто не желает этого — не желает, чтобы смоковница давала свой сок. И вообще помни, что так мало пройдет времени, а уж и ты, и он умрете, а немного еще — и даже имени вашего не останется…

Марк Аврелий

LXXVI

Рим: только городской шум убедил меня, что Пертинакс здесь.

Даже в августе, когда половина жителей отсутствовала, а воздух был таким горячим, что при дыхании обжигало печень и легкие, возвращение в Рим наполнило мои вены праздником настоящей жизни после раздражающей безвкусицы Кампании. Я растворился в его живой атмосфере храмов и фонтанов, поразительной высоты красивых зданий, высокомерия искушенных рабов, которые передвигались по дороге, капель, упавших мне на голову, когда мой путь спустился под мрачный акведук, поношенной одежды и свежих нравов, сладкого запаха мирры среди резкой затхлости публичных домов, свежего аромата орегана, перекрывающего старую и незабываемую вонь рыбного рынка. Я с детским восторгом волновался от возвращения на эти улицы, которые знал всю свою жизнь; потом я немного успокоился, когда увидел, как усмехается город, который забыл меня. Пока меня не было, Рим пережил тысячу слухов, и ни один из них меня не касался. Город приветствовал мое возвращение с безразличием тощего пса.

Моя первая проблема заключалась в том, чтобы избавиться от лошади.

Мой зять Фамия был ветеринаром. Не могу сказать, что мне повезло, так как что бы ни сделал безнадежный пьяница Фамия, это были только плохие новости. Последнее, чего я хотел, это быть вынужденным просить об одолжении одного из моих родственников, но даже я не мог держать скаковую лошадь в квартире на шестом этаже, не вызвав враждебных выпадов со стороны других жителей дома. Фамия был менее неприятным из всех мужей, которых пять моих сестер привели в нашу семью, и он был женат на Майе, которая могла бы быть моей любимой сестрой, если бы воздержалась от брака с ним. Майя, будучи в других вещах острее медных гвоздей, которые жрецы забивали в двери храма в новый год, казалось, никогда не замечала недостатков своего собственного мужа. Наверное, их было так много, что она сбилась со счета.

Я нашел Фамию

в конюшне его команды, которая, как и все, находилась в Девятом районе, Цирке Фламиния. У Фамии были высокие скулы и щелки на том месте, где должны находиться глаза, и он казался одинакового широким и высоким, словно его чемто расплющило сверху. Он понял, что мне чтото нужно, поскольку я дал ему в течение десяти минут разглагольствовать о слабых показателях Синих, которых, как он знал, я поддерживал.

После того, как Фамия с удовольствием оклеветал моих любимчиков, я объяснил свою маленькую проблему, и он осмотрел моего коня.

— Он испанец?

Я засмеялся.

— Фамия, даже я знаю, что испанцы лучшие! Он такой же испанец, как мой левый ботинок.

Фамия принес яблоко, которое Малыш начал с жадностью жевать.

— Как он скачет?

— Ужасно. Всю дорогу из Кампании он ел солому, хоть я и старался быть с ним помягче. Я ненавижу эту лошадь, Фамия; и чем больше я его ненавижу, тем более нежным притворяется этот копытный болван…

Пока мой конь лопал свое яблоко и после этого рыгал, я повнимательнее взглянул на него. Это был темнокоричневатый зверь с черной гривой, ушами и хвостом. По его носу, который он вечно совал, куда не надо, пробегала ровная полоска горчичного цвета. У некоторых коней — подвижные и прямые торчащие уши; мой постоянно дергал ими взад и вперед. Добрый человек сказал бы, что у него был умный вид; я рассуждал более здраво.

— Ты скакал на нем из Кампании? — спросил Фамия. — Это должно было укрепить его ноги.

— Для чего?

— Для скачек, например. Зачем… что ты будешь с ним делать?

— Продам, когда смогу. Но не раньше четверга. В скачках участвует один красавец по кличке Ферокс — просто потрясающий, если хотите знать — мой балбес стоял с ним в соседнем стойле. Я пообещал их дрессировщику, что мой сможет пойти на скачки; они считают, что Малыш успокаивает Ферокса.

— О! Это старая история! — в своей суровой манере ответил Фамия. — Значит, твой тоже заявлен?

— Хорошая шутка! Я полагаю, он утешит Ферокса не дальше линии старта, а потом его заберут.

— Дай ему показать себя, — уговаривал Фамия. — Что ты теряешь?

Я решил это сделать. Был хороший шанс, что Атий Пертинакс появится посмотреть выступление Ферокса. Самому прийти в Цирк в качестве хозяина лошади — единственный способ убедиться, что у меня будет доступ за кулисы, когда потребуется.

* * *

Я повесил сумку на плечо и отправился домой. Я тащил свои вещи вокруг Капитолия, мысленно приветствуя храм Юноны Монеты, покровительницы денег, столь мне необходимых. Мысли перенесли меня на Авентин к въездным воротам Большого цирка; я остановился, немного задумавшись о своей жалкой лошади и более серьезно о Пертинаксе. К тому времени мои сумки оттянули мне шею, так что я зашел к сестре Галле отдохнуть и поговорить с Ларием.

Я совсем забыл, что Галла будет в ярости относительно планов моего племянника на будущее.

— Ты обещал смотреть за ним, — яростно встретила она меня. Отстраняя ее младших детей, четверых преданных грязнуль, которые всегда заметят дядю, у которого в рюкзаке могут быль подарки, я поцеловал Галлу. — К чему все это? — прорычала она на меня. — Если ты ищешь, где пообедать, то у меня есть только рубцы!

— О, спасибо! Я люблю рубцы! — Вся моя семья знала, что это неправда, но я был очень голоден. Рубцы — это все, что когдалибо было в доме Галлы. На ее улице находилась лавка с потрохами и свиными ногами, а она ленилась готовить. — Что за проблемы с Ларием? Я отправил его домой в форме, в здравом уме и счастливым, в компании маленькой толстенькой подружки, которая знает, чего от него хочет — а также с известной репутацией за спасение утопающих.