Заговор призраков
Шрифт:
– Вот так сразу? – спросила Лавиния, не вынимая руку из кармана.
– Не сразу, но окажется. Дай мне время. Сила, кою отнял я у полукровки, преумножит мое могущество, и скоро я стану неуязвим.
– И тогда ты дашь мне все, что я пожелаю?
– Не я сам, но тот, на чьей службе я состою. От тебя потребуется немногое.
– Расписаться кровью? Ты пустишь мне кровь, чтобы убедиться, что она алая, а не серая? Точно так же, как той девчонке в часовне Медменхема?
Делая вид, что придерживает шляпку левой рукой, она вытащила шпильку и припрятала в рукаве. Человека ею не убьешь, куда ни коли, но призрака, даже сильного, серебро
– Достаточно будет поцелуя.
Она бросила взгляд на фреску с Тайной вечерей, на которой, сидя вполоборота, Иуда задумчиво подпирал кулаком подбородок, словно размышляя, на что потратить тридцать сребреников. Будь на его месте Дэшвуд, он не распорядился бы деньгами столь бездарно, а закатил бы на них пир, с вином и нагими плясуньями. Серебро есть серебро. Кровь легко стекает с монет, не оставляя бурого налета.
– Что ж, цена не высока! – рассмеялась Лавиния, надеясь, что смех ее покажется беззаботным, а не предвестником истерики, каковым он и являлся. – Я согласна.
Дэшвуд шагнул к ней, полные сочные губы Чарльза округлились для поцелуя. И когда они коснулись губ Лавинии, она пустила в ход все имевшееся у нее оружие: что было силы воткнула булавку в его предплечье и плеснула святой водой в лицо.
Чарльз издал вопль, от которого могли бы рухнуть стены. Во всяком случае, Лавинию как ударом отбросило, хотя мальчишка ее и пальцем не коснулся… Но может быть, ее ударил тот, кто сидел в нем? С потолка посыпалась штукатурка и тонкая струйка песка. Лавиния сжалась, ожидая, что сейчас церковь обрушится им на головы, но ничего не происходило. Опомнившись, она вцепилась в руку Чарльза, горячую, как у больного лихорадкой. Ладони мальчика были скользкими от пота, и большего успеха она добилась с манжетой, хотя и оцарапалась о его дурацкую запонку в виде чертополоха. Чарльз следовал за ней, как сомнамбула, медленно переставляя ноги.
5
На крыльце их дожидалась ноябрьская хмарь, когда непонятно, то ли мелкий дождь моросит, то ли влага испаряется с земли. В иное время Лавиния вздохнула бы, вспоминая благодатное тепло Италии, теперь же английская стужа стала ей союзницей.
Туман остудил лоб мальчика, и Чарльз моргнул. Помотал головой, словно пробуждаясь ото сна, и, наконец, вытащил шпильку, так и торчавшую из предплечья. Снова моргнул, провожая взглядом каплю крови, упавшую с острия.
– Леди Мелфорд? Где мы? Что произошло?
В первый миг она чуть не бросилась ему на шею, радуясь, что Дэшвуд не поступил, как иные воры, что, обчистив дом, поливают паркет ламповым маслом и чиркают спичкой. Чарльз снова в себе – во всех смыслах этого выражения! Но вспомнив, как кривились румяные губы, которые были сейчас удивленно приоткрыты, она едва сдержала дрожь.
– Ты совсем ничего не помнишь?
Мальчик как-то чересчур плотоядно прикусил губу, зажмурился, даже дернул себя за волосы, мокрые от святой воды.
– Мы стояли в мавзолее, я протянул руку к урне… а потом очнулся здесь. А что я должен помнить?
– Ты был одержим призраком, – нехотя сообщила Лавиния, отодвигаясь от дверей. Из церкви тянуло серой. – Фрэнсис Дэшвуд беседовал со мной твоими устами.
Чарльз вновь поднес к глазам запачканную кровью шпильку, затем воткнул ее в свой шейный платок на манер булавки для галстука. На нежно-зеленом шелке проступило алое пятнышко.
– Что он вам такое наговорил, раз вы вогнали в меня шпильку аж до самой кости?
– Прости,
– Нет, боль – это хорошо. Боль дает нам понять, что мы еще живы. Но что же он вам наболтал?
– Звал на свою сторону и, видимо, признавался в своих чувствах ко мне, – пожала плечами Лавиния.
Она ожидала, что Чарльз возмутится, после чего они на два голоса будут костерить распутника, желательно, удаляясь от церкви, где оный обретается. Вместо этого Чарльз сел на мокрый каменный порог, нимало не заботясь о своих щегольских брюках, и спрятал лицо в ладонях.
– Негодяй! – простонал он. – Как только посмел? Ненавижу его, ненавижу!
– Такое впечатление, Чарльз, будто ты не понимаешь, с кем мы имеем дело, – подивилась его наивности Лавиния. – Это Фрэнсис Дэшвуд, брат из Медменхема, и говорить скабрезности вполне в его духе.
– Дело не в этом!
Чарльз поднял голову, и в его покрасневших глазах было столько отчаяния, столько мольбы! Когда-то и сама Лавиния смотрела так на Джеймса, рассказавшего ей о своем намерении принять сан.
– Он… он использовал меня, чтобы оскорбить вас своими намеками. И… и теперь, чтобы ни сказал я… вы меня уже не услышите, леди Мелфорд. Вам будет противно.
Господи, как же я устала, – подумала Лавиния.
Устала от всего. От того, что осталось позади, и того, что таится в будущем, если Дэшвуд не солгал и Джейми останется калекой, немощным, как сэр Генри. И что ей тогда с ним делать? Устала от Чарльза Линдена, который при всех своих достоинствах был обычным человеком. А всего сильнее устала от запаха серы. Им пропиталась ее амазонка, и Грейс опять будет принюхиваться, словно такса, которая знает, что где-то под полом сдохла крыса, но никак не сообразит где.
– Быть может, тебе и вправду не стоит ничего мне говорить? – предложила она, отворачиваясь.
Но Чарльз схватил ее за руку и поднес к своим губам, горячим, как будто опаленным адским пламенем. А потом сказал все равно.
Глава десятая
1
– Хочу… чтобы стало холодно, – хрипел мальчик, распластанный на койке в итонском лазарете.
– Сейчас.
Джеймс откинул простыню, осторожно подсунул руки под спину и под колени племянника, поднял его – голова Чарльза бессильно свесилась назад. Только жар и слабое, хриплое дыхание доказывали, что мальчишка цепляется за жизнь.
Джеймс прижал племянника к груди, закрыл глаза и позвал Третью дорогу.
…Она уже ждала. Взывала к нему, целовала его пальцы, покрывая их инеем. Она отозвалась – едва он успел пожелать.
Джеймс почувствовал порыв ледяного ветра. Его осыпало мелким острым снегом. Он с наслаждением вдохнул свежий воздух, пахнущий снегом, соснами и морем. Открыл глаза, зная, что не увидит закутка с кроватью, отгороженной ширмой: они с племянником сбежали из этого прибежища скорбей.
Когда он прибыл в Итон, моросил мелкий дождик, типичный для середины ноября, а под ногами чавкала грязь. Здесь же стояла морозная зима в самом торжественном из своих облачений: стволы деревьев покрывало серебро инея, на ветвях лежали искрящиеся шапки снега. Ведь уже минуло тридцать первое октября, когда в ночь Самайна власть переходит от Летнего двора – Зимнему. И здесь, в Иной стране, в Несуществующем, в Царстве фейри, зима по всем правилам вступила в свои права.