Заговор Ван Гога

Дэвис Дж. Мэдисон

Альман сконфузился и втянул подбородок в грудь. Антуан же коротко хмыкнул и без лишних слов ударил молотком по ломику. Крышка отошла на сантиметр. Жолие просунул рычаг поглубже и ударил еще раз.

Тем временем Минский по очереди разглядывал собравшихся.

– А вы кто, о юная леди? – поинтересовался он.

– Меня зовут Эсфирь Горен, сэр.

– Приветствую вас, Эсфирь Горен, девушка с миндальными глазами. И пожалуйста, не надо звать меня «сэр». Ах, где мои семьдесят лет! Каким бодрым и свежим был я в

ту пору… А вы из полиции? О, заклинаю вас, скажите, что вы не из полиции!

– Нет, не из полиции, – ответила она, чуть-чуть, пожалуй, резковато. Минский на это моргнул, поэтому пришлось добавить: – Я с ним.

В доказательство своих слов она мотнула головой в сторону Хенсона, который хитро улыбнулся, будто специально ее дразня.

– Ах, вы счастливчик! Да-да, счастливчик… Ну и как вам это нравится, а? – спросил Минский. – Шестьдесят лет минуло с тех пор, как я видел картину моего дядюшки Федора! И вот, нате вам, она появляется в телевизоре. Если это она, конечно…

– Я думала, вы уверены, – заметила Эсфирь.

– По телевизору и газетам – да, я уверен. Никогда не забуду эту картину. Никогда! Я просто хотел убедиться. Лично. Говорят, она может стоить миллионы. Я не хочу быть дураком, которого облапошат на миллионы. Я ведь телезвезда, вам это известно? Вчера вечером выступал на Си-эн-эн!

– У нас телевизор в ремонте.

– Жаль, очень жаль! Я был как киноактер! Герой-любовник! Рамон Новарро!

– И скоро вы к тому же разбогатеете. Если она ваша, – сказала Эсфирь.

– О, не искушайте меня! – запричитал Минский. – Что мне деньги? Я стар, немощен и слаб. Болен. О нет! Я отдам ее в Музей холокоста в Вашингтоне. Они поставят бронзовую табличку. «Ван Гог, из собрания Федора Минского» – вот что на ней напишут. И чуть ниже: «Погибла вся его семья, кроме любимого племянника». Да. Больше ничего не надо. Никакой бронзы не хватит, чтобы их всех перечислить поименно.

Эсфирь согласно кивнула.

– Вы готовы, мистер Минский? – спросил Жолие. На пару с Хенсоном они уже держали крышку за оба края.

Минский вперевалку подошел к ящику и сделал глубокий вдох.

– Давай, – сказал он. – Вываливай.

Мужчины откинули крышку, будто опустили подъемный мост. Автопортрет Ван Гога едва просматривался через упаковочную ткань. Жолие осторожно потянул ее вниз. В воздухе расплылся запах тех долгих лет, что картина провела на чердаке у Сэмюеля Мейера.

На них смотрел Винсент. Вокруг его рыжей шевелюры клубились синие и зеленые вихри. Сюртук пульсировал красками, как живой, а кисти руки, казалось, дрожали.

– Боже мой… – выдохнул профессор Альман.

Минский побелел. Губы его задергались, словно он вот-вот заплачет.

– Невероятно… – шептал он. – Невероятно…

Он сделал еще один глубокий вдох.

– Эти глаза… – сказал он. – Глаза. Я, бывало, подолгу смотрел в них.

Поначалу я даже не понимал, в чем дело. Было страшно. Уже потом, когда я стал бармицвой… в смысле, уже мужчиной в какой-то степени… я почувствовал, что понимаю его. А он понимал, что чувствовал я, когда умер мой дед. Он понимал мои мысли, когда приходили новости из Германии. Он говорил со мной, прямо со своей картины. Он говорил: «Господи, спаси нас. Господи, спаси нас и помилуй».

Раздался рев взлетающего реактивного самолета, затем в ангаре опять стало тихо. Минский обернулся к Эсфири.

– А вы это видите? В его глазах. Он знал, что значит быть евреем. Нет, сам он евреем не был, но знал, что это такое.

Девушка посмотрела на портрет.

– Кажется, вижу, – сказала она и еще несколько секунд не отрываясь смотрела в глаза Винсента. И тут почувствовала на себе взгляд Минского.

– Да, вы видите, – тихо произнес тот. – Для меня это ясно. Я знаю, что вы с вашим молодым человеком позаботитесь о ней.

– Мистер Минский! – вмешался Вестон. – Если картина действительно ваша, то…

Он умолк, суетливо открывая свой атташе-кейс, чтобы достать еще одно постановление суда.

– Я доверяю этой юной леди!

– Но…

Минский резко взмахнул рукой.

– Господа! Попрошу надежно упаковать картину моего дядюшки Федора, не то я лично упакую вас всех!

– Охотно верю, – заметила Эсфирь. – С ним шутки плохи!

Минский ей заговорщицки подмигнул. Он словно сбросил лет тридцать.

Глава 9

РЕЙС ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ

Изрядно запыхавшись, Хенсон с Эсфирью добрались наконец до бизнес-класса и плюхнулись на свои места. Бежать пришлось всю дорогу, однако теперь торопиться некуда и можно спокойно перевести дух.

– Вы меня извините, – вдруг сказал мужчина с багровым лицом, сидевший возле окна, – но вам не кажется, что заставлять ждать целый самолет – это верх бесстыдства?

– Вы меня извините, – тут же отреагировала Эсфирь, – но разве нас друг другу представили? Вот уж не думаю. Нахал какой!

Мужчина возмущенно захрустел своей «Файнэншл таймс», и Хенсон отвернулся, пряча улыбку.

– Ну вот, – сказал он чуть погодя, – мы на пути в Амстердам.

Хенсон попросил у стюардессы стакан апельсинового сока, а затем обернулся к Эсфири, которая уже откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

– И что ты обо всем этом думаешь?

– Про Минского-то? Он хотел сам увидеть картину, а заодно и показать ее кому-то из специалистов по собственному выбору. Думаю, чтобы удостовериться, стоит ли она всей этой суеты. В конце концов, что, если портрет окажется просто копией той картины, что висела у его дядюшки? Он ведь тогда со стыда сгорит. Старики не любят, когда их выставляют дураками.