Захват Московии
Шрифт:
Вылезая из воды, я подумал, не позвонить ли папе Клеменсу, чтоб он на всякий случай посмотрел онлайн мой счёт — евро восемьсот там должны быть, зарплата за август… Да, место научного вспомогателя на кафедре много не дает — около 800 евро. Хорошо, что жить я пока могу с родителями, как у нас говорят — в отеле «У мамы», на всем готовом-приготовом, хотя папа и предупредил, что этот рай будет продолжаться только до моего диплома, а потом я должен жить самостоятельно, как все молодые люди…
Интересно, а чем этот полковник занимается?.. Наверно, у них в отделе кого поймали, тем и занимаются… Вот, Алка без прописки, Самуилыч с пакетом, я вообще…
Да, вместо мавзолейного Кремля и балета одни синие формы и вижу… Но как хорошо, по-человечески они говорят, по-дружески общаются… с шуткой-прибаюткой…
Правда, вчера в камерах кто-то кричал: «ебатые фашисты»… К сожалению, слово «фашисты» стало нарицательным, и этот проклятый ярлык нам еще долго таскать на себе… Сейчас хоть в Европе на улицах не плюют, а раньше плевали… Говорил же папа, что еще в 60-е годы во Франции, если слышали немецкую речь, подходили и плевали в лицо… Или били по шее кулаком… Просто за то, что ты — или сам фашист, или сын, или брат, или внук фашиста!..
А что, у нас не было дяди Пауля?.. А дедушка Людвиг?.. Про него ходили слухи, что он служил в Дахау хаус майстером[От Hausmeister (нем.)— в Германии лицо, отвечающее за дом или ряд домов, мастер на все руки.] хотя на мой прямой вопрос, так ли это, дедушка Людвиг отмахнулся: «Ach, Quatsch! Nur drei Monate war ich da als Hausmeister, dort war damals alles noch leer» [17] , — и объяснил, что он ничего не знал, пришёл наниматься, ему сказали: казармы строим, хаусмайстер нужен — ну, он и подписал контракт… Про работу дедушки в Дахау в семье никогда не говорили (как и о дяде Пауле), но мне было от Бабани точно известно, что после войны он прятался в горах, пока ловили нацистов, а потом тихо-тихо достал себе новые документы, переоформил на бабушку дом в Альпах, где и притих.
17
Ах, глупости. Только три месяца был я там хаусмайстером, там тогда всё пусто было ещё (нем.).
Или вот папа был раз на машине по делам в Голландии, искал дорогу к складу запчастей «BMW», ему очень подробно и вежливо объяснили, на литературном немецком, как ему ехать, а когда он поехал, куда указывали, то и попал прямиком на мусорную свалку…
А здесь нет, народ добрый. Даже и к Гитлеру как-то по-домашнему, снисходительно относятся, в разговорах не забывают упомянуть, хотя, казалось, ругать и ненавидеть должны бы. Нет, даже как будто с пониманием относятся. Вот полковник даже о «маленьком Гитлере» что-то говорил, хотя маленький у них уже, кажется, есть…
Вытираясь, я думал с некоторой гордостью, что теперь я — битый-варёный тип: побывал в милиции и живым вышел наружу. И я представил себе, как буду рассказывать всё это дома и как мама будет волноваться, а папа иронически вставлять: «Ja, fein… na, sch"on… das glaubt man doch nicht… unglaublich» [18] …
Вдруг зазвонил телефон. Кто это? Может, Маша? Номер от полковника узнала? Я схватил трубку. Это был портье, сказавший:
— Тут к вам пришли. Вы кого-нибудь ждёте?
18
А, хорошо, прекрасно, в
— Нет, жду никого, — ответил я, с тоской подумав: «Началось! Опять милиция?..»
— Если не трудно, спуститесь в вестибюль.
Очень трудно, но спускаться надо, а то сами поднимутся. Я почему-то был уверен, что это опять милиция. Хуже будет. Их нельзя злить и сердиться, надо торопиться. Или, может быть, полковник прислал мои вещи с сержантом? Вот это было бы круто! Реально!
Я кое-как оделся, спустился на лифте.
Портье, похожий на кистеухую свинку, указал мне на кресло, где спокойно и прямо, обхватив ступнями сумку, восседал Исидор в плаще-накидке, с золотой кокардой на фуражке, из-под которой сзади вился конский хвостик. Рядом Фрол что-то перекладывал из рюкзака в карманы черной куртки. На левом рукаве — нашивка:
На правом — другая:
— Вот, эти говорят, что к вам, — неодобрительно дёрнул подбородком портье, на что Исидор громко и отчетливо, на весь зал, произнёс:
— Твое дело сторона — стоять у стойки по стойке смирно! — А Фрол сердито добавил, по-волчьи глядя на портье из-под вязаной шапочки:
— Ты грызло-то своё не корчи — кипятком чтоб не ошпарило!..
— Я — что? — скукожился, обтянулся портье. — Люди, говорю, пришли…
— Вот так и говори — люди. А не эти вместоимения — «эти»! Правильно? — Фрол заглянул в лицо Исидору (который в знак согласия прикрыл свои большие ячеистые веки), а потом обратился ко мне: — Желаю здравствовать, господин бакалавр! Как доехали?
— А, спасибо, хорошо… А вы?
Я не знал, что делать, — в номер их вести не хотелось, но и тут разговаривать не очень приятно — портье, уборщица, за колоннами какие-то мурзики на диване сидят. Чтоб охрану не вызвали!
— А мы с дороги… Зашли посмотреть, как наш новый боец устроился, что делает… — сказал Фрол, выразительно глядя на меня, и мне подумалось, что они хотят остаток денег. «А, взнос! Хорошо… Дам им, и они уйдут…» Я сделал рукой жест:
— Прошу в номер!
Исидор молча ногами выдвинул вперед сумку, поднялся — был выше меня на голову; Фрол взял весь багаж на оба плеча, и мы пошли.
В номере они очень по-деловому начали раскладываться. Исидор, спросив, не против ли я, если он примет душ с дороги, отправился в ванную без моего ответа, Фрол стал вытаскивать из рюкзака какие-то ведомости, что-то перекладывать. Вид у него был ожидающий.
Я взял из бумажника пятьдесят долларов (осталась одна десятидолларовая купюра) и протянул ему:
— Вот. Мой долг, взнос!
— Ай, спасибо! — Фрол спрятал деньги.
Я ждал расписки, но он хозяйственно отгреб локтем мои вещи на столе, разложил листы, объясняя:
— Обход московских членов делаем. Начали с тебя.
— Почему так?
— А около вокзала живешь.
Да? А мне казалось, что до вокзала довольно далеко… Я сказал об этом Фролу, но тот высчитывал что-то и не отвечал.