Захват Московии
Шрифт:
У него был такой горестный вид, что я сейчас же захотел помочь ему и сказал, что пусть он сделает ксерокопии, я возьму их в Мюнхен и покажу в синагоге, я знаю, где это — на Райхенбахштрассе, там моя девушка жила… Такое мрачное здание, угрюмый бункер, всегда два полицейских стояли, даже в дождь, под плащами, я думал ещё всегда — зачем они стоят, кто сейчас на синагогу нападать будет? Раньше бы стояли, когда надо. Я спросил у Самуиловича, почему у евреев считается по матери, а не как во всем мире — по отцу?
— Наверно, громили и насиловали
— Ну, плохо… Я туда отойду, но мне стыдно туда…
— Ходить не надо, вы только их сдайте — и всё! Ну, спасибо заранее, родной!
Он обрадованно отложил папку, и мы выпили за «круглое число шесть, хорошо, что ты есть». Теперь Вагнер мне показался глубже. Тянуло закрыть глаза и утопиться в звуках. Но я вдруг очнулся: у меня же есть номер Алки! Вот было бы хорошо встретиться сейчас! Ничего, что за окном темнота! Ключи от номера у меня!
— Давай-давай Алке звонить!
Самуилович поморщился, но телефон передал:
— Пожалуйста.
— И тебе шалавеньку возьми-берём, — успокоил я его, но вдруг вспомнил: а деньги? Денег ведь не осталось! — и отложил трубку, а на хитрый вопрос Самуилыча: «Что, заело?» — пришлось ответить: — Бабло тю-тю, варкутю… на фонтане морду мыл…
Самуилыч подмигнул и вытащил с книжной полки целлофановый пакет, открыл его — он был набит мятыми деньгами:
— Вот… Это мне в ларьке остается. Я по-стариковски их в сторонку каждый раз откладываю…
— А, чай на пиво? Пиво на чай!
— Ну да. Сдачу люди иногда не берут, не хотят с мелочью связываться. Так что звоните, бабло есть.
Ну, если есть… Я нашел её телефон. Она ответила не сразу. Я уже ждал, что металл скажет: «абонент недоступен», как недоступна Маша, — но телефон ответил.
— Привет, это я, Фредя, мы вместе в избе сидели…
— Да, привет, милый. Ну как, выпустили? Я же говорила. Сам-то как?
— Я сам с Самуиловичем, в гости, недалеко тут.
— Ты смотри, с ним осторожней, — вдруг сказала она.
— Почему?
— Может, он с ментами нюхается…
— Да? — Яс плохим чувством посмотрел на старика — тот доедал рыбу из банки, зажав ложку в стоячих руках. — А синяк?
— Ой, да я так, на всякий случай… Никому доверять нельзя. Может быть…
«Раз может быть, значит, может и не быть, фифти-фифти, как с водкой», — успокоился я:
— Ты что? Свободна?
— Нет, котик, сегодня занята очень, на весь вечер…
— А то могли бы… про Баварию… сюда-туда, — вспомнил я её интерес, и мне очень захотелось пощупать её большие и многосочные соски.
— Давай завтра? Ну, не обижайся, котик, сегодня никак…
(— Что, очередь большая? — вставил ехидно Самуилович, поправляя квадратные очки, сползшие по носу.)
— Всё, уже зовут. Завтра! Чмоки-чмоки!
И она отключилась. Вот плохая!
— Ну, бог с ней, не переживайте! — успокаивал меня Самуилович, разливая остатки по рюмкам. —
Я подтвердил кивком:
— Да, мой дедушка Людвиг тоже всегда говорит: «Mit einer Frau zanken — ist wie ein Ferkel scheren: es gibt keine Wolle, aber daf"ur viel Gewinsel» [25] … Значит, если малую свинью броить… большой визгопляс будет… — Я начал переводить, но бросил, потому что был фрустрирован (почему старик сказал «бог с ней»? Почему бог не с нами? А с нами кто?) и сообщил старику, что я лично в бога не верю после того, как прочитал «Братьев Карамазовых», по-немецки, конечно, на что Самуилыч ответил:
25
С женщиной спорить — что поросенка стричь: шерсти нет, а визгу много (нем.).
— От Достоевского голова совсем кругом пошла, небось?
— Я не боюсь! И не верю!
И после того, как мы открыли новую бутылку и выпили за семь светильников, закусив салом, которое он ел большими кусками и предлагал мне на кончике пончика («Вот, попробуйте, не пожалеете!»), я начал доказывать, что глупо верить в разумного бога, который говорит «не убий!» — а сам жизнь в природе построил так, что идёт беспрерывное убийство: все жрут друг друга, как белковую массу, и что в целом жизнь на Земле убедительно свидетельствует об отсутствии какой-либо разумной жизни на небе, ибо разумное начало не может терпеть того, что творится на земле, а если терпит, то оно не разумное, а подлое:
— Зачем хищнюги жрут козулек? Не мог разве этот бог так делать, чтоб все траву грызли, никто мясо?.. По-немецки «бок» — козёл… А то что… оленюшка… молоденец… бэмби стоит, на новый мир удивлен, а волки бегают-бегут, голову оторвают… съели… Зачем с удивлением, если волки?.. Так и люди… Зачем?.. Меня учили молиться утром, вечером, перед едой, руки держать… А когда я узнал про наци, я не стал… Хищнюги всегда в кружок, вместе… а бычья добыча — отдельно… Ненавижу смерть, церковь, там противно нюхать… Я думал тогда — если бог в церкви живёт, то как ему скучно сидеть… пыль, холод… Если бог есть — почему не покаровал Дахау?
И я признался, что я ненавижу попов, святош, ханжей в сутанах, лицемеров в рясах, терпеть не могу церквей и больниц, и врачей, и запахов болезней, бинтов и ран, не выношу цветов на могилах, надгробий, панихид, похорон — в общем, всё, связанное со смертью, мне ненавистно…
От бога и могил разговор перешёл к людоедам — чего же удивляться, что таких всё время становится всё больше, если сам бог такую каннибальскую систему ввёл: если кого-нибудь с утра не убьешь и не сожрёшь, к вечеру сам с голоду подохнешь… И Настя говорила — вампиры на перерыве кровь пьют…