Заир
Шрифт:
Но белокурая девушка, которую никто нам не представил, отвечать отказалась.
– Это - сугубо личное дело. Никому не интересно.
– Разумеется, никому не интересно, но ведь мы затеяли такую игру, - возразил устроитель.
Девушка стояла на своем. И тем самым продемонстрировала свое превосходство над остальными: так или иначе, она была единственной, у кого оказались секреты. И, взлетев на более высокую ступеньку, оказалась под прицелом презрительных взглядов. Чтобы не чувствовать себя униженной своим жалким жалованьем, она, притворяясь существом загадочным,
Как и следовало ожидать, дело дошло до меня.
– Год на год не приходится. Если я выпускаю новую книгу, то получаю что-то около пяти миллионов долларов. Если - нет, то выходит порядка двух: их я получаю за продление прав на издание тех книг, что сочинил раньше.
– Вы и завели этот разговор, чтобы сказать, сколько вы зарабатываете, - сказала девушка.
– Вам не удалось нас потрясти.
Она понимала, что совершила ложный шаг, и теперь, ринувшись в атаку, старалась исправить положение.
– Мне так не кажется, - заметил принц.
– Я считал, что столь широко публикующийся писатель должен быть богаче.
Очко в мою пользу. Белокурая девица теперь не раскроет рта до окончания вечера.
Разговор о деньгах поломал целую систему негласных табу, из которых заработок был самым главным. Официант стал появляться еще чаще, бутылки вина пустели с немыслимой быстротой, устроитель/организатор поднялся на сцену необычно оживленным, объявил победителя, вручил ему премию и тотчас вновь включился в разговор, который не прерывался все это время, хотя правила хорошего тона предписывают молчать, когда говорит кто-нибудь другой. И теперь мы рассуждали о том, как лучше всего употребить наши деньги (в большинстве случаев сходились на том, что приобретем "свободное время", будем путешествовать или заниматься каким-нибудь спортом).
Я уже подумывал завести разговор о том, как лучше всего организовать собственные похороны - смерть была таким же табу, как и деньги. Но за столом царило такое веселье, мои сотрапезники были столь общительны и милы, что решил промолчать.
– Мы говорим о деньгах, но не знаем, что это такое, - сказал банкир.
– Почему люди внушили себе, что клочок раскрашенной бумаги, пластиковая карточка или монета, изготовленная из самого низкопробного металла, представляют собой какую-то ценность? Или еще: известно ли вам, что ваши деньги, ваши миллионы долларов - это всего лишь электронные импульсы?
Всем это было, разумеется, известно.
– Поначалу богатством было то, что мы видим на наших прелестных соседках, - продолжал он.
– Украшения, сделанные из каких-нибудь редкостных материалов, которые легко переносить с места на место, легко считать и делить. Жемчужины, золотой песок, драгоценные камни. Все это доставлялось в какое-нибудь видное место. А потом обменивалось на скотину или пшеницу, но ведь никто не станет таскать мешки с зерном, гнать коров по улицам. Забавно, что мы и сейчас ведем себя как
– Таков племенной обычай, - сказал я.
– В мое время молодежь отпускала длинные волосы, а теперь делает себе пирсинг: это позволяет отличить единомышленников.
– А могут ли электронные импульсы даровать нам хотя бы лишний час жизни? Нет. Могут ли заплатить за возвращение тех, кого уже нет с нами? Нет. Могут заплатить за любовь?
– Могут, - игриво отозвалась дилерша.
Тон был шутливый, но в глазах читалась глубокая печаль. Я вспомнил об Эстер и о том, что сегодня утром ответил журналисту. Мы, богатые, могущественные, умные, обвешанные украшениями, снабженные кредитными карточками, знали, что в конце концов все это делается в поисках любви, нежности, ласки, ради того, чтобы быть с тем, кто нас любит.
– Не всегда, - возразил парфюмер, глядя на меня.
– Вы правы, не всегда, - и по тому, как ты на меня смотришь, я понимаю, что ты хочешь сказать: моя жена оставила меня, хоть я и богат.
– Ну, скажем, почти всегда. А, кстати, кто из присутствующих за этим столом знает, сколько котов и столбиков изображено на задней стороне десяти долларовой бумажки?
Никто не знал и знать не хотел. Рассуждения о любви омрачили непринужденную атмосферу, и беседа пошла о литературных премиях, выставках, о недавно выпущенном на экраны фильме, о премьере пьесы, прошедшей с большим, нежели ожидалось, успехом.
***
– Нy, как было за твоим столом?
– Нормально. Как обычно.
– А вот я сумел втравить моих соседей в интересную дискуссию о деньгах. Кончилось, правда, на трагической ноте.
– Когда ты едешь?
– Из дома тронусь в половине восьмого утра. Ты ведь тоже летишь в Берлин, сможем взять одно такси.
– Куда ты едешь?
– Ты же знаешь. Ты не спрашивала меня, но знаешь.
– Знаю.
– Как знаешь и то, что в эту минуту мы говорим друг другу "Прощай".
– Мы можем вернуться в те времена, когда познакомились - мужчина, у которого душа была в клочьях от того, что его бросили, и женщина, сходившая с ума от любви к человеку, живущему рядом. Я могла бы повторить то, что уже сказала тебе однажды: я буду бороться до конца. Я боролась и потерпела поражение. Теперь буду зализывать раны.
– Я тоже боролся и тоже проиграл. И не пытаюсь сшить разодранное. Всего лишь иду до конца.
– Я страдала все это время, ты знал об этом? Я страдаю уже много месяцев, пытаясь показать, как я тебя люблю, как все обретает важность и смысл, если ты рядом со мной. Но теперь я решила - довольно. Кончено. Я устала.
В ту ночь в Загребе я перестала защищаться и сказала себе: если будет еще один удар, пусть будет. Пусть я получу нокаут, пусть свалюсь на ринг - ничего, когда-нибудь поднимусь
– Ты найдешь себе кого-нибудь.
– Разумеется: я - молода, красива, умна и желанна. Но того, что я прожила с тобой, больше пережить не удастся.