Закат Аргоса
Шрифт:
Дети ее, между тем, росли и были совершенно разными, старший сын казался тихим, вялым, недалеким мальчиком с безвольным подбородком, светлыми волосами и привычкой ходить, сутулясь и волоча ноги, как старик, однако Алгидана в нем души не чаяла. Зато дочь, обещавшая со временем не только сравняться с матерью красотой, но и превзойти ее, была настоящим маленьким демоном! С раннего возраста она проявляла почти болезненный интерес к мужчинам, готовая повиснуть на ком угодно, возможно, Алгидана, легко узнавала в ней себя, испытывая от этого злобу и ужас: не всякому человеку доставляет удовольствие смотреться
Бить и запирать ее было бесполезно: на боль Дэйна плевать хотела, хоть все кости ей переломай, а, из-под любого замка умудрялась как-то ловко выбраться, обладая весьма живым и на редкость изобретательным умом, обившись же на свободе, она бегом неслась на поиски любовных утех, и тут уж укорота на нее не было. Тогда Алгидана пошла на вероломную хитрость, во сне отрезав дочери волосы под корень. Наутро, обнаружив вместо роскошной черной, ниже пояса, гривы какие-то жалкие рваные клочки на своей голове, Дэйна взвыла дурным голосом и до тех пор не казала носа из дома, пока не приобрела более приличный вид, отрастив волосы до плеч.
«Гляди, — злорадствовала Алгидана, — в другой раз я тебе нос отрежу!»
Исполнить эту угрозу ей было не суждено. Одной недоброй ночью страшный пожар дотла спалил дом Джабдара, унеся и его собственную жизнь, и жизнь его жены. Каким-то чудом дети успели спастись, их обоих, дрожащих, плачущих, нашли утром на пепелище, по словам Дэйны, они с братом сумели выпрыгнуть в окно. Но этот самый брат от пережитого страха и едва не задохнувшись в дыму, не говорил ничего, а только мелко трясся, размазывая сажу по лицу.
Они нашли приют в маленьком монастыре, где тихо и незаметно жили еще несколько зим, доколе Эверу не сровнялось двадцать, а Дэйне девятнадцать зим. К тому времени красота ее расцвела необыкновенно, но прежние пристрастия, приводившие в такое отчаяние покойную Алгидану, словно бы вовсе исчезли. Дэйна теперь безразлично относилась к мужчинам… ко всем, кроме одного, и этим единственным был ее брат.
Притом, что он, как раз, с возрастом едва ли изменился в лучшую сторону: всё та же вялость плоти и духа, шаркающая, совсем не юношеская походка и мутные невыразительные глаза. Зато он обладал кое-чем, что, по мнению Дэйны, стоило подороже статности и физической мощи. Ибо красивых молодых жеребцов всегда имелось хоть отбавляй, а ее брат был принцем крови.
Надо заметить, что обитель в горах, посвященная богу плодородия Раану, была местом несколько необычным и оказалась населена не просто жрецами.
Здесь нашли приют несколько прежних приближенных короля Нумедидеса, оказавшиеся в опале и вынужденные искать убежище, способное скрыть их от немилости нового правителя Аквилонии. Их ненависть к Конану была безгранична и неиссякаема.
Правда, таких людей было в обители всего около дюжины, и серьезной опасности для нового короля они не представляли, парализованные страхом перед его бешеным натиском и решительностью в истреблении всякого рода недовольных: радовались уже и тому, что успели шкуру спасти!
Большую часть времени они проводили в воспоминаниях о безвозвратно ушедших временах царствования Нумедидеса, коему едва ли не поклонялись. И надо же такому случиться, что юная Дэйна первой обратила внимание на сходство своего брата с изображением прежнего
— Что здесь странного? Мать говорила мне, что я его сын.
Дэйна не сразу справилась с изумлением, принявшись расспрашивать его о подробностях того разговора, и очень скоро убедилась, что в словах Алгиданы вполне может быть доля истины. Получается, что Эвер — человек, имеющий право наследовать трон Аквилонии?!
Дэйна стала добиваться, чтобы «братья» тоже обратили на него внимание, — в ее голове тогда еще не было никакого ясного замысла, но когда прежние приспешники Нумедидеса узнали о происхождении Эвера, отступать стало некуда. Среди них произошел раскол.
Одна часть этих людей отказывалась верить в то, что юноша — в действительности сын прежнего короля, другие хотя и не отвергали эту мысль, но считали, что незаконнорожденный наследником считаться не может, иные признавали за Эвером все права, однако оказывались слишком нерешительными, чтобы пытаться как-то действовать, но находились и такие, которые заявляли — Эвер должен взойти на аквилонский престол любой ценой.
Вот эти-то последние и стали настоящей опорой великих планов Дэйны! Поначалу возня и шум вокруг Эвера казались ей захватывающей игрой, но постепенно девушка всё сильнее укреплялась в мысли о том, что отсюда можно извлечь немалую пользу. Примечательно, что виновник всего происходящего своего мнения по этому поводу не имел, зато по своей природной трусости опасался, как бы сестра не втянула его в очередную передрягу. Зачем ему аквилонский трон и что он будет с ним делать, Эвер не понимал. Однако Дэйна и слушать не хотела подобных недостойных речей.
— Ты хочешь так и сдохнуть в нищете и безвестности или пойти и взять то, что тебе полагается по праву рождения? — гневно восклицала она. — Только подумай, Эвер, ты можешь сделаться королем, властителем… — неведомое безумие туманило агатовые очи Дэйны при этих словах, ибо даже тень настоящей власти совершенно завораживала ее.
А Эвера завораживала она сама, с тех пор, как Дэйна, еще в родительском доме, соблазнила его в то самое время, пока, изуродованная матерью, была лишена общества иных молодых людей, Эвер сделался просто одержим своей сестрою и не думал пи о том, что происходящее меж ними есть зло, грех и беззаконие, ни о чем ином, боясь потерять ее.
Теперь он уяснил, что лучший способ привязать к себе это поразительное создание — оправдать ее надежды когда-нибудь приблизиться к власти, и это-то стремление положило конец колебаниям Эвера. Если Дэйна с восхищением и почтением взирает на него, то лишь потому, что видит в нем будущего короля, ибо обратить на такое жалкое существо мужского пола внимание при иных обстоятельствах могла бы, пожалуй, разве что очень голодная девушка из рода каннибалов.
Эвер не обладал ни умом, ни красотою, ни силой, ни мужеством, ни умением сражаться, ни стремлением побеждать, словом, ни единым качеством, дающим человеку основания называться мужчиною и пользоваться женским расположением; однако его высокое (пусть и двусмысленное) происхождение разом перечеркивало все недостатки и слабости, к тому же, ему и делать-то ничего не требовалось!