Закат и падение Римской Империи. Том 5
Шрифт:
Полководец, возвративший Хосрову престол, еще начальствовал над восточными армиями, и грозное имя Нарсеса произносилось в Ассирии матерями, желавшими напугать своих детей. Нет ничего неправдоподобного в том, что человек, родившийся персидским подданным, поощрял своего повелителя и друга освободить азиатские провинции от римского владычества и присоединить их к своим владениям; еще более правдоподобно то, что Хосров воодушевлял свои войска уверениями, что меч, которого они всего более опасались, или останется в своих ножнах, или будет обнажен в их пользу. Герой не мог полагаться на честь тирана, а тиран сознавал, как мало он имел прав на покорность героя. Нарсес был удален от должности; он водрузил знамя независимости в сирийском городе Гиераполе, но имел неосторожность положиться на лживые обещания, и его сожгли живым на константинопольской базарной площади. Когда войска, одерживавшие под его начальством победы, лишились единственного начальника, который был способен внушать им страх и уважение, их ряды были два раза прорваны кавалерией варваров, растоптаны ногами слонов и пронизаны неприятельскими стрелами, и множество пленников было обезглавлено на поле сражения по приговору победителя, не без основания считавшего этих мятежных наемников за виновников смерти Маврикия или за сообщников его убийц. В царствование Фоки персидский монарх поочередно осадил, взял и разрушил укрепленные города Мердин, Дару, Амиду и Эдессу; он перешел через Евфрат, занял сирийские города Гиераполь, Халкиду и Берею, или Алеппо, и вскоре вслед за тем окружил своими победоносными войсками Антиохию. Его быстрые военные успехи обнаружили упадок империи, неспособность Фоки и нелюбовь его подданных, и Хосров доставил этим последним благовидный предлог или для выражения их верноподданнической преданности, или для мятежа,
Первое известие, полученное с Востока Ираклием, заключалось в том, что Антиохия находится в руках неприятеля; но эту старинную метрополию так часто разрушали землетрясения и так часто грабили неприятельские армии, что персам почти нечего было оттуда уносить и почти некого там убивать. Они с такой же легкостью, но с большей выгодой разграбили столицу Каппадокии Кесарию, и по мере того, как они продвигались вперед по ту сторону пограничных укреплений, до тех пор служивших пределом для военных операций, они встречали менее упорное сопротивление и собирали более обильную добычу. Привлекательная долина Дамаска была издревле украшена царственным городом, который процветал в неизвестности и потому до сих пор не останавливал на себе внимания историка Римской империи; но Хосров дал своим войскам время отдохнуть в райских садах Дамаска, прежде чем взбираться на холмы Ливана или нападать на города, лежавшие вдоль берегов Финикии. Завоевание Иерусалима, которое только замышлял Ануширван, было приведено в исполнение предприимчивостью и алчностью его внука; религиозная нетерпимость магов настоятельно потребовала уничтожения самых величественных памятников христианства, и Хосрову удалось навербовать для этой священной войны армию из двадцати шести тысяч евреев, которые в некоторой мере восполнили недостаток храбрости и дисциплины своим свирепым фанатизмом. Иерусалим был взят приступом после завоевания Галилеи и стран по ту сторону Иордана, как кажется, замедливших своим сопротивлением гибель столицы. Гробница Христа и великолепные церкви Елены и Константина были уничтожены или, по меньшей мере, повреждены пожаром; святотатство отобрало в один день благочестивые приношения, стекавшиеся туда в течение трехсот лет; патриарх Захария был отправлен в Персию вместе с подлинным крестом, а избиение девяноста тысяч христиан приписывалось евреям и арабам, усиливавшим те бесчинства, которыми сопровождалось наступательное движение персидской армии. Палестинские беглецы нашли приют в Александрии благодаря милосердию местного архиепископа Иоанна, выделявшегося из массы святых данным ему прозванием нищелюбивого; он возвратил и церковные доходы, и сокровище в триста тысяч фунтов стерлингов их настоящим собственникам — беднякам всех стран и всяких наименований. Но сам Египет, который был единственной провинцией, не подвергавшейся со времен Диоклетиана ни внешним войнам, ни междоусобицам, был снова покорен преемниками Кира. Пелусий, который был входными воротами в эту недоступную страну, был взят врасплох персидской кавалерией; она безнаказанно перебралась через бесчисленные каналы Дельты и прошла по длинной равнине Нила от Мемфисских пирамид до границы Эфиопии. В Александрию можно было бы доставить подкрепления морем, но архиепископ и префект отплыли на Кипр, и Хосров вступил во второй город империи, еще сохранявший блестящие остатки прежней промышленности и торговли. Со стороны Запада пределом его победного шествия были не стены Карфагена, а окрестности Триполи; греческие колонии Кирены были окончательно стерты с лица земли, и шедший по стопам Александра завоеватель с торжеством возвратился через пески Ливийской степи. В ту же самую кампанию другая персидская армия прошла от берегов Евфрата до Фракийского Боспора; Халкедон сдался после продолжительной осады, и персидский лагерь был раскинут в течение десяти с лишком лет в виду Константинополя. Берега Понта, город Анкира и остров Родос были последними завоеваниями великого царя, и если бы Хосров имел в своем распоряжении какие-нибудь морские силы, его безграничное честолюбие распространило бы рабство и опустошение по европейским провинциям империи.
От берегов Тигра и Евфрата, так долго бывших театром борьбы между двумя империями, владычество Ануширванова внука внезапно распространилось до старинных пределов Персидской монархии — Геллеспонта и Нила. Но провинции, успевшие в течение шестисотлетней покорности свыкнуться и с хорошими, и с дурными сторонами римского управления, неохотно подчинялись игу варваров. Идея республиканского управления еще жила в государственных учреждениях или, по меньшей мере, в произведениях греческих и римских писателей, и подданные Ираклия были воспитаны так, что умели произносить слова “свобода” и “закон”. Но гордость и политика восточных монархов всегда заключались в том, что они выставляли напоказ титулы и атрибуты своего полновластия, приучали своих подданных называться рабами и жить в рабском уничижении и усиливали строгость своих самовластных повелений жестокими и наглыми угрозами. Восточные христиане были скандализованы поклонением огню и нечестивым учением о двух принципах; маги не уступали епископам в религиозной нетерпимости, а мученическая смерть нескольких персидских уроженцев, отказавшихся от религии Зороастра, была принята за прелюдию свирепого и всеобщего религиозного гонения.
Притеснительные законы Юстиниана сделали из врагов церкви врагов государства, совокупные усилия иудеев, несториан и яковитов содействовали успехам Хосрова, а его пристрастное милостивое расположение к сектантам внушало католическому духовенству и ненависть, и страх. Сознавая, что он ничего не может внушать этому духовенству, кроме ненависти и страха, персидский завоеватель управлял своими новыми подданными с железным скипетром в руках и, как будто не полагаясь на прочность своего владычества, истощал их денежные средства громадными налогами и самовольными хищническими захватами, обирал или разрушал восточные церкви и перевозил из азиатских городов внутрь своих наследственных владений золото, серебро, драгоценные мраморы, произведения искусства и самих художников. В этой мрачной картине постигших империю несчастий нелегко распознать личность самого Хосрова,— нелегко отделить его действия от действий его заместителей и указать, какие были среди этого блеска славы и великолепия его личные достоинства. Наслаждаясь плодами победы, он с чванством выставлял их напоказ и нередко менял лишения походной жизни на дворцовую роскошь. Но из суеверия или из злопамятства он в течение двадцати четырех лет ни разу не приближался к воротам Ктесифона, и его любимая резиденция, Артемита, или Дастагерд, находилась по ту сторону Тигра, почти в шестидесяти милях к северу от столицы. Соседние пастбища были покрыты стадами крупного и мелкого скота; земной рай или парк был наполнен фазанами, павлинами, страусами, косулями и кабанами, а благородные звери — львы и тигры выпускались на волю, когда царю приходило желание развлечься более опасной охотой. Девятьсот шестьдесят слонов содержались для службы или для великолепия великого царя. Его палатки и обоз следовали за ним во время похода на двенадцати тысячах крупных верблюдов и на восьми тысячах мелких, а в царских конюшнях стояли шесть тысяч мулов и лошадей, между которыми Схебдиз и Барид славились быстротой бега и красотой. Шесть тысяч гвардейцев поочередно стояли на карауле у ворот дворца; службу во внутренних апартаментах несли двенадцать тысяч рабов, а между составлявшими его сераль тремя тысячами девушек, самых красивых во всей Азии, вероятно, нашлась какая-нибудь счастливая наложница, которая была способна утешить его в том, что Сира была немолода или холодна. Его сокровища, состоявшие из золота, серебра, драгоценных камней, шелковых тканей и благовонных веществ, хранились в ста подвалах, а в комнате Бадаверд хранился случайный подарок ветров, которые занесли флот Ираклия в один из сирийских портов, находившихся во власти его противника. Голос лести и, быть может, вымысла не стыдился насчитывать тридцать тысяч украшавших стены богатых занавесок, сорок тысяч поддерживавших купол колонн, сделанных из серебра или, вероятнее, из мрамора и из накладного серебра, и тысячу золотых шаров, привешенных к куполу в подражание движениям планет и блеску Зодиака.
В то время как персидский монарх созерцал чудеса, созданные его искусством и могуществом, он получил от одного незнатного жителя Мекки послание с приглашением признать Мухаммеда за ниспосланного Богом пророка. Он отверг приглашение и разорвал послание. “Точно так,—воскликнул арабский пророк,—Бог разорвет на части царство Хосрова и отвергнет его мольбы”. Живя неподалеку от границ двух великих восточных империй, Мухаммед с тайной радостью следил за тем, как они взаимно разрушали одна другую, и в самую пору персидских триумфов осмелился предсказать, что по прошествии немногих лет победа снова перейдет под знамя римлян.
В то время, когда, как рассказывают, было сделано это предсказание, трудно было поверить, чтобы оно могло когда-либо осуществиться, так
Ипподром был внезапно окружен скифской кавалерией, которая втайне пробралась туда ночью форсированным маршем; наводивший ужас свист кагановой плети подал сигнал к нападению, и Ираклий, привязав к руке свою диадему, спасся лишь благодаря быстроте своего коня. Авары так горячо преследовали римлян, что едва не проникли вместе с толпами беглецов в константинопольские Золотые ворота; наградой за их вероломство было разграбление константинопольских предместий, и они отвели за Дунай двести семьдесят тысяч пленных. На Халкедонском берегу император имел более безопасное свидание с более достойным врагом, который, не дожидаясь выхода Ираклия из галеры на берег, с уважением и соболезнованием приветствовал в его лице главу империи. Дружелюбное предложение персидского военачальника Саина доставить римским послам свидание с великим царем было принято с самыми горячими выражениями признательности, и мольбы римлян о помиловании и о заключении мира были смиренно выражены преторианским префектом, городским префектом и одним из высших духовных лиц патриаршей церкви. К несчастью, Саин ошибся насчет намерений своего повелителя. “Он должен был,— воскликнул азиатский тиран,— привести к подножию моего трона не послов, а закованного в цепи самого Ираклия. Я никогда не заключу мира с римским императором, если он не отречется от своего распятого на кресте Бога и не станет поклоняться солнцу”. С Саина содрали кожу согласно с бесчеловечным обычаем его страны, а послы были подвергнуты одиночному тюремному заключению с нарушением и международных законов, и формального условия. Однако шестилетний опыт в конце концов убедил персидского монарха в невозможности овладеть Константинополем, и он установил следующий размер ежегодной дани, или выкупа, с Римской империи: тысяча талантов золота, тысяча талантов серебра, тысяча шелковых одежд, тысяча коней и тысяча девушек. Ираклий согласился на эти унизительные условия; но промежуток времени, который был ему дан на собирание этих сокровищ с обедневшего Востока, был деятельно употреблен на приготовления к отважному и отчаянному нападению.
Между монархами, игравшими видную роль в истории, Ираклий отличается чрезвычайной странностью и непоследовательностью своего характера. И в первые, и в последние годы своего продолжительного царствования император был рабом лени, наслаждений или суеверий и с беззаботным бессилием взирал на общественные бедствия. Но в промежутке между утренними и вечерними туманами блестит полуденное солнце: тот, кто был вторым Аркадием внутри дворца, превратился в военном лагере во второго Цезаря, и честь как Рима, так и самого Ираклия восстановили подвиги и трофеи шести отважных кампаний. На византийских историках лежала обязанность объяснить нам причины и его усыпления, и его пробуждения. Будучи отделены от той эпохи громадным промежутком времени, мы можем только догадываться, что он был одарен не столько политической твердостью, сколько личным мужеством, что его приковывали к себе прелести и, может быть, хитрости его племянницы Мартины, с которой он вступил после смерти Евдокии в кровосмесительный брак, и что он подчинялся влиянию низких советников, уверявших его, что один из основных законов империи не дозволяет императору подвергать свою жизнь опасности на полях сражений.
Быть может, его пробудили из усыпления последние оскорбительные требования персидского завоевателя; но в ту минуту, как Ираклий воодушевился мужеством героя, единственные надежды римлян были основаны на превратности фортуны, которая могла изменить возгордившемуся своими успехами Хосрову и перейти на сторону тех, кто был доведен до крайнего унижения. Император должен был прежде всего позаботиться о денежных средствах на покрытие военных расходов и обратился к восточным провинциям с приглашением оказать ему содействие. Но прежние источники доходов иссякли; кредит самовластного монарха обыкновенно подрывается его собственным могуществом, и мужество Ираклия впервые обнаружилось в том, что он осмелился взять взаимообразно церковные капиталы, предварительно связав себя торжественной клятвой, что возвратит с лихвой все, что найдет вынужденным издержать на пользу религии и империи. Само духовенство, как кажется, скорбело о постигших государство бедствиях, и осторожный александрийский патриарх отдал в распоряжение своего государя сокровище, найденное им при помощи сверхъестественного или своевременного внушения свыше, но сделал при этом оговорку, что такое святотатство не должно служить прецедентом для будущего. Из числа солдат, бывших сообщниками Фоки, только двое уцелели от руки времени и от меча варваров; утрату даже таких мятежных ветеранов не вполне восполнили набранные Ираклием новые рекруты, и взятое из церковных святилищ золото собрало в одном лагере уроженцев Востока и Запада, отличавшихся друг от друга и национальными названиями, и вооружением, и языком. Ираклий постарался склонить авар к соблюдению нейтралитета, и его дружеская просьба, чтобы каган действовал не как недруг империи, а как ее защитник, сопровождалась красноречивым подарком в двести тысяч золотых монет. Через два дня после празднования Пасхи император переменил свою пурпуровую мантию на простое одеяние кающегося и воина и подал сигнал к отъезду. Он поручил своих детей народной преданности; власть гражданская и военная была отдана в самые достойные руки, а патриарх и Сенат были уполномочены по своему усмотрению оборонять или сдать столицу в случае, если бы в его отсутствие она была подавлена превосходством неприятельских сил.
Окружающие Халкедон высоты покрылись палатками и солдатами; но если бы молодых рекрутов тотчас повели в атаку, победа, одержанная персами в виду Константинополя, вероятно, отметила бы последний день существования Римской империи. Точно так же было бы неблагоразумно проникать внутрь азиатских провинций, так как это дало бы бесчисленной неприятельской кавалерии возможность перехватывать обозы и беспрерывно тревожить своими нападениями усталый арьергард. Но греки еще были хозяевами на море; в гавани был собран флот, состоявший из галер, транспортных судов и нагруженных провиантом барок; служившие в армии Ираклия варвары согласились на отплытие; благоприятный ветер перенес их через Геллеспонт: влево от них тянулись западные и южные берега Малой Азии; мужество их вождя впервые выказало себя по случаю бури, и даже находившиеся в свите Ираклия евнухи терпеливо выносили физические страдания и работали, увлекаясь примером своего государя. Он высадил свои войска на границах Сирии и Киликии, в Скандерунском заливе, там, где береговая линия внезапно поворачивает к югу, и выбором этого важного пункта доказал свою прозорливость. Гарнизоны, разбросанные по приморским городам и горам, могли со всех сторон скоро и безопасно присоединиться к императорской армии.