Закат их любви
Шрифт:
– Человека, посмевшего добавить яд в пищу, матери шехзаде, ещё не нашли?
То, что Сулейман назвал её не «женой» или «Хасеки» – больно ударило по её сердцу, ведь ранее никак иначе её он и не именовал. А ведь раньше, тогда, когда она была единственной в его жизни – он называл её по имени, добавляя сладкие слова. Тогда была пора затяжного рассвета их любви – одновременно и непринуждённо лёгкой, и невыносимо пылкой.
–
– Не беспокойся, Махидевран, я найду и накажу тех, кто посмел это сделать! Кто бы это ни был – он отправится покорять глубины Босфора зашитым в мешок.
Махидевран хоть немного, но воспряла духом, услышав слова Султана, произнесённые с уверенностью и необычной для него жестокостью. Да, всё правильно, так и должно быть, ведь она – его драгоценная роза, мать его сына, и не защитить её он не может.
Если Сулейман готов казнить любого ради неё – значит, что и эта наложница не станет исключением, если окажется, что это она подкупила да подослала кого-либо из слуг, надеясь свергнуть влиятельную, воистину влиятельную соперницу.
– И ты даже предположить не можешь, кто это был? У тебя нет никого на примете? – голос Падишаха звучал непривычно тихо, но в нём, не смотря на это, она отчётливо слышала плохо скрытую ярость в отношении того, кто посмел подстроить столь жалкую попытку её отравить.
– Нет. Я думаю, что это вновь одна из наложниц, – Султана вздохнула, – ты же знаешь, Сулейман, что они не ведают покоя. Чего только своими длинными языками не наговорят да чего не устроят... – её голос напоминал шелест листвы, а веки, украшенные каймой смоляно-чёрных ресниц, что казались ей, будто свинцовыми, скрывали её глаза, в которых обычно он и читал эмоции, зная, насколько скупа на них Гюльбахар.
– Хорошо, я лично назначу ответственного за это расследование, Султана. Но, думаю, сейчас тебе лучше отправиться в свои покои и отдохнуть, пускай служанки вызовут лекарей и те наблюдают за тобой! – властных голос не дрогнул, не смягчился и ладони его, она видела, были сжаты в кулаки настолько сильно, что костяшки его пальцев побелели. Махидевран Султан не могла не улыбнутся, пускай и слабо да измучено, видя то, как он переживаёт за неё и их дитя.
То и дело боясь потерять сознание
– Хюррем Хатун, Махидевран Султан приглашает вас в свои покои… – покорно склонив голову, произнесла калфа, так и не осмелившись взглянуть в глаза новоявленной икбал. Понимая, что та уже возвысилась, и возвысится ещё выше, она испытывала некий стыд и страх, ведь считала что та, имея горячую славянскую кровь и будучи дочерью вольных степей, непременно её накажет.
– Да? Ну, отведи меня к её покоям… – девушка встала, бросив на остальных наложниц пренебрежительно-снисходительный взгляд, и последовала за калфой к комнатам Султаны, в которой ни она, ни другие наложницы гарема отродясь небыли.
Следуя за прислужницей, будущая Султанша оказалась возле покоев Хасеки Махидевран, поражаясь величию резьбы на двери, явно сделанной очень и очень умелым мастером.
Калфа кратко постучала в двери, и, услышав тихое «Войдите», жестом приказала охранникам покоев Гюльбахар Махидевран отворить дверь, пропускай икбал внутрь и оставаясь подле – дабы, случае чего, быть готовой помочь. Лекари ещё не пришли, и, по сему, калфе очень и очень не хотелось накликать на себя гнев Валиде Султан или Повелителя.
– Госпожа, вы звали меня? – не смея подвести взгляд, спросила девушка. Отчего-то на душе было дурно, и внезапное приглашение в покои баш-кадины ситуацию лишь усугубило. Весь её пыл остыл, и если-бы не изумрудные глаза да рыжие, словно огонь, волосы – Султана решила бы, что калфа привела не ту наложницу.
– Да, хатун, звала. Присаживайся рядом… – едва слышно ответила Султана, и Хюррем перевела на неё свой взгляд – столь болезненно-бледной её она не видела, и все мысли о соперничестве мигом испарились. Даже для наложницы, не столь долго жившей в гареме, как божий ясный день понятно, что Хасеки Султан отравили.
– И о чём вы хотели поговорить? – осматриваясь, тихо спросила славянка, стараясь не смотреть на Махидевран и не слышать её непривычно тяжёлое, громкое дыхание.
– Знаешь, хатун, сейчас ты единственная, кто может меня понять, и поэтому только тебе я…могу доверять… – кадын-эфенди горько усмехнулась, пытаясь вернуть зрению привычную чёткость, но мир будто ускользал от неё, из-за чего обстановку вокруг себя она видела и осознавала весьма плохо.