Закат семьи Брабанов
Шрифт:
Перед приездом на Эбери-стрит Коллен спросил у актрисы, увидятся ли они когда-нибудь снова. Она ответила, что, вероятно, нет, так как все, что они могли бы сделать после этой ночи, покажется им не имеющим значения.
— Даже если бы мы занялись любовью? — спросил Стюарт.
— О, это невозможно. Вчера я вам солгала: у меня есть жених, и через десять минут он задаст мне головомойку.
Надеюсь, вы венчаетесь в церкви? — поинтересовался шофер такси, что утвердило Коллена в мысли, что это был не просто добропорядочный, а ревностный католик.
— Я уже замужем, — сказала
Перед отелем она предложила Стюарту:
— Пожмем друг другу руки.
— А почему бы нам не поцеловаться?
— Потому что это оригинальнее — пожать друг другу руки.
Когда он вошел в свой номер, Синеситта, стоя у окна в той же одежде, что и накануне: бежевом кашемировом пуловере и зеленых велюровых брюках, — спросила, почему он вышел из парижского такси и пожал руку Кармен Эрлебом.
— Ты следишь за улицей? — удивился Коллен.
— Я слежу за улицей с часа ночи.
— А что ты делала до часа ночи?
— Разговаривала с твоим братом, ужинала с твоим братом, пила с твоим братом, танцевала с твоим братом.
— Спала с моим братом?
— Нет.
В этот момент моя сестра солгала впервые в жизни. Интересно отметить, что она начала лгать только тогда, когда познала любовь благодаря Стюарту Коллену. Отсюда можно прийти к выводу, что именно любовь заставляет нас лгать. Нужно сделать всего лишь шаг, и Синеситта радостно его сделала. Кстати, она с радостью вступила и в связь с Аленом, который был второй частью — в музыкальном смысле этого слова — ее страсти к Стюарту.
— Что мой брат рассказал обо мне?
— Правду.
— Если он сказал тебе правду, ты не должна находиться здесь.
— Как видишь, я — здесь и хотела бы знать, спал ли ты с Эрлебом?
— Если бы я спал с Эрлебом, — ответил Стюарт, снимая туфли, — я бы не пожал на прощание ей руку.
— А что бы ты ей пожал?
— Представь себе, ничего. Я бы облобызал ее как следует, чтобы было потом что вспомнить. Но она не захотела, чтобы я поцеловал ее хотя бы раз. Она нашла это не слишком оригинальным, а Эрлебом любит только то, что оригинально.
— Именно поэтому она берет в Лондоне парижские такси?
— Парижское такси мы взяли в Руасси.
— Руасси-Шарль-де-Голль?
Стюарт кивнул и рассказал, как провел ночь, потом потребовал, чтобы Синеситта сделала то же самое, но поскольку она не спала двадцать четыре часа, то задремала в кресле, предварительно с трудом выговорив несколько слов по поводу Алена Коллена: он сказал: «Если вы его любите… не селитесь никогда выше третьего этажа… и никаких молотков в доме». Стюарт отнес ее в кровать и лег рядом с ней. Прижавшись в одежде друг к другу, они уснули, просыпаясь каждые полчаса, рассказывая обрывки снов, целуя друг друга в спину или руки и снова погружаясь в сладостный, лихорадочный и одновременно тревожный сон, который бывает после бессонных ночей, В десять часов утра им позвонила дежурная и сообщила, что они могут переселиться в апартаменты «Медовый месяц».
14
Моя сестра позвонила нам в начале февраля. Она сказала, что вышла замуж за Коллена в консульстве Франции в Лондоне, и попросила денег. Она перезвонила в конце
— Свое я сохраню на черный день, — решил папа.
Ему не пришлось хранить его слишком долго. Тринадцатого июля того же года раздался телефонный звонок и мы страшно запаниковали, решив, что мэтр Друэ звонит нам из своего кабинета, чтобы сообщить об освобождении Бенито. Никто из нас не решался снять трубку. В конце концов, Боб схватил ее двумя руками и заорал:
— Ло! Ло!
Это было утром в пятницу. Папа в нарукавниках лущил горох, а я кисточкой мазала цыпленка маслом с солью.
— Сита? — спросил Боб. — Сита?
— Это твоя сестра, — произнес папа.
— Дай мне трубку, — сказала я Бобу.
Мы купили радиотелефон, и Боб частенько развлекался, бегая с ним по всему дому. Он вылетел из кухни как ракета. В тот день я надела черную узкую юбку, мешавшую мне бежать, и словила Боба только на втором этаже, боясь, что моя сестра уже повесила трубку. Боб прижался к моим голым бедрам. С тех пор, как я начала носить женскую одежду, он стал со мной более нежным.
— Синеситта?
— А, это ты. Привет!
Голос смутный, дрожащий.
— Откуда ты звонишь?
— Из Англии. Семь месяцев в Англии. Это долго.
— Где именно в Англии?
— В Ливерпуле.
— Где в Ливерпуле?
— Я не имею права говорить тебе.
— У тебя есть на это все права.
— Нет, дорогой брат или дорогая сестра.
— Дорогая сестра в данный момент.
— А, сестра, это хорошо. Мне нравится иметь сестру.
— У тебя она есть.
— Я могу довериться ей?
— Я тебя слушаю.
— В общем, мне надолго опротивели все мужчины.
— А Коллен?
— Он играет в бинго на берегу моря.
— Дай мне телефон отеля.
— Я тебе сказала, что не имею права. Ты оглох? Извини, оглохла? Нужно, чтобы вы прислали нам денег.
— Я отправила тебе все, что имела.
— Дай мне папу.
— Ты уверена, что у тебя все в порядке?
— Нет, не в порядке. Особенно у меня.
— Коллен тебя бьет?
— Иногда. Это моя вина, я раздражаю его своими вопросами. Я спрашиваю, кем мы станем. Он отвечает, не отрывая взгляда от «Глазго Геральд»: трупами. Я плачу. Он впадает в депрессию и бьет меня. Затем ему становится стыдно. Он говорит, что любит меня, думая, что лжет. Но я знаю, что он говорит правду. Мы идем в ресторан. Он расслабляется. Берет несколько закусок, кучу блюд, море вина. В конце обеда он становится нежным, томным, отяжелевшим, вульгарным, действуя на меня так, — как девушка, ты понимаешь, что я хочу сказать, — что мои трусики становятся влажными, «склеиваются», как говорили мои коллеги в «Прентан». А потом я думаю лишь об одном: оказаться под ним, как половая тряпка под шваброй.