Закат семьи Брабанов
Шрифт:
— Какое будет мясное блюдо?
— Никакого, — ответила Синеситта.
— Это еще почему?
— Брабаны — вегетарианцы.
— Я не Брабан.
— Теперь ты один из них.
— В нормальных семьях девушка, выходя замуж, берет фамилию парня, а не наоборот.
— Мы — не нормальная семья.
— Значит, это правда — то, что мне рассказывал Бенито во время прогулки?
— И что же он рассказывал? — равнодушно спросила Синеситта, принявшись чистить лук и сладкий перец для салатного соуса.
— Что у вас ненормальная семья.
— Потому что Бенито сам себя считает
— По меньшей мере, таким же нормальным как и остальное семейство, если не больше.
— Значит, изнасиловать свою мать — это, по-твоему, нормально?
— Все зависит от матери.
Когда мы с Синеситтой с тем интересом, который можно себе представить, будем читать «Ад мне лжет», эта последняя фраза Стюарта Коллена, показавшаяся нам в тот момент загадочной, приобретет для нас подлинный смысл.
— Папа, — объяснила Синеситта, — дал обет, что не проглотит ни кусочка мяса, пока произведения генерала де Голля не опубликуют в «Плеяде». Из-за того, что он ел только овощи, мы тоже перешли на них и чувствуем себя прекрасно. И потом, действительно, почему этого бедного генерала не опубликовали в «Плеяде», как Эсхила и Цезаря — тоже военных, между прочим.
Еще одна мамина фраза. Раньше Синеситта находила папин обет абсурдным и делала все для того, чтобы он от него отказался, и даже нарочно съедала бифштекс за каждым обедом.
— Я вам скажу, кто вы такие, Брабаны…
— И кто же? — спросила Синеситта ошеломленным и легкомысленным тоном девицы, испытавшей оргазм впервые в жизни.
— Фашисты. Именно это сказал Бенито во время прогулки.
— Так это нас или Бенито с винтовкой и гранатами арестовала полиция на стадионе Парк-де-Пренс во время футбольного матча Франция — Израиль?
— Нито! — завопил Боб. — Нито!
— Не волнуйся, — произнесла Синеситта. — Бенито просидит в тюрьме еще три года, а потом мы найдем способ отделаться от него навсегда.
— Бенито не такой, как вы, — заявил Коллен. — Он любит футбол.
— Он играл в футбол, когда учился в лицее Мориса Тореза, — уточнила Синеситта. — Это было через год после смерти нашей кошки Дюпликаты. Он был вратарем. Игроки команды-соперника боялись даже приблизиться к его площадке. Они били издали и никогда не попадали по воротам.
— Вот это я называю хорошей защитой!
— Незадача в том, что его не меньше боялись и собственные защитники. Они старались держаться от него подальше, в итоге матч проходил в той части поля, где наш брат не играл.
— Прекрасно! — воскликнул Коллен, наливая себе «Чинзано».
Он уже не боялся не только следующего стакана, но и следующей бутылки.
— Футбол, — сказала Синеситта, — был придуман не для того, чтобы играть на одной половине поля.
— В футбол играют, чтобы одна из команд выиграла. Ладно, схожу за мясом.
— В такое время?
— На обед мне всегда нужно мясо.
— Интересно, как ты обходился без него в тюрьме?
— Теперь я не в тюрьме. Дай мне ключи от машины — если это можно назвать машиной.
Она дала ему ключи, и он быстро опустошил второй стакан «Чинзано». Я поняла, почему умерла мама: в тот момент она, конечно, увидела эту сцену своими провидческими глазами лгуньи, способными
— Возьми все мои деньги, — предложила Синеситта.
— Чтобы купить отбивную, мне не нужны все твои деньги. Я понимаю, что вы, Брабаны, — вегетарианцы, но ведь нужно иметь хоть малейшее представление о том, сколько стоит отбивная!
— А если ты ее не купишь?
— Почему это я ее не куплю? Я специально за ней и иду.
— А если ты идешь не за ней?
— Тогда за чем? Просто ради удовольствия? Ты видела, какая погода?
Он обнял ее за талию, прижал к себе и прошептал:
— Удовольствие у меня внутри.
Лицо моей сестры было мрачным и упрямым, как в день экзамена. Картошка на сковороде подгорала, но она не обращала на это внимания, доказывая тем самым, что не стала нашей матерью, а осталась Синеситтой — бесплотной и неземной, — которую я обожала. Если я еще не выбрала пол, то не потому ли, что не решила — стать ли своей собственной сестрой или вступить с ней в связь?
— А если, — сказала она Коллену, напрягшись в его объятиях, — ты идешь и не ради удовольствия?
— За чем же я тогда иду?
— Чтобы уйти.
— Уйти куда? Теперь это мой единственный дом.
Он снисходительно усмехнулся. Что я больше всего ненавидела в жизни, так это видеть свою сестру в объятиях снисходительно усмехающегося мужчины, и думаю, многие люди обоих полов чувствуют в отношении своих сестер то же самое.
— Тошка! — безнадежно кричал Боб. — Тошка!
Стюарт поспешил к плите, выключил газ, переставил сковороду и вывалил картошку. У меня появилось подозрение, что моя сестра не долго будет заниматься кухней. Боб с любовью посмотрел на будущего шурина. Нет больших предателей, чем дети. У моего отца, служившего во Внутренних войсках Франции, было твердое мнение по этому поводу: французы, сотрудничавшие с немцами во время последней войны, просто еще не достигли зрелого возраста, и по этой причине история коллаборационизма более невероятна, поэтична и захватывающа по сравнению с историей Сопротивления, так как коллаборационизм — это история детей, а Сопротивление — история взрослых.
— Я куплю эту чертову отбивную и вернусь, — пообещал Коллен.
— Возьми мою сумку, — сказала Синеситта.
— Я не роюсь в дамских сумочках.
— Не знаю, не знаю.
— Чего ты не знаешь?
— Того, что тебе захочется сделать, когда тебе захочется это сделать. Я не желаю, чтобы ты в чем-то себя обделял, заставлял себя, и вообще, изменялся. Я хочу, чтобы ты оставался самим собой — ведь я люблю только тебя.
Коллен покачал головой — ошеломленно, насмешливо, гордясь величиной тех разрушений, которые всего за несколько дней произвел в сердце моей сестры. Он вышел, так и не взяв сумочку. А Синеситта осталась сидеть в полной прострации на стуле. Вот так неожиданно тяжкое бремя кормить Боба картошкой свалилось на меня. Коллен возвратился через полчаса. По его выражению, он обрыскал всю округу. Пока его не было, моя сестра ни разу не шелохнулась, и мне пришлось самой помыть тарелку Боба, вытереть его стул, а потом и его самого, потому что от него до неприличия воняло жареной картошкой.