Закат Техномагов: Заклиная Тьму
Шрифт:
— Анна, что ты есть?
Идиот.
«Орудие хаоса и уничтожения».
— Чем ты была до того, как соединилась с машиной? Кто такая Анна Шеридан?
Шеридан. Сейчас, когда он произнес это слово, она вспомнила. Но она не понимала, что означает фамилия, откуда она у нее взялась.
«Твои вопросы бессмысленны».
— Это бесполезно, — произнес Элизар. — Чего мы тянем? Когда ее вынут оттуда, Банни поможет пробудить все ее сохранившиеся воспоминания.
Джастин резким жестом руки отмел предложение Элизара, в его голосе
— Ничего подобного никогда раньше не делалось. Они сказали, что мы должны хотя бы начать процесс сейчас, пока она остается в нынешнем состоянии, чтобы потом она ощущала себя хотя бы относительно целостной личностью.
О чем они говорят? Что они собираются с ней сделать?
«Если ты поможешь нам, — говорило Око, — то принесешь нам победу. А величайшая радость — восторг победы».
Ей хотелось взмыть в небеса, покинуть это место. Но Око не позволит ей этого.
Ровный ритм сердцебиения машины нарушился, чего не случалось уже долгое время, и Анна запаниковала, поспешно начала проверку систем. Она не будет слушать их вопросы, не станет отвлекаться от своего главного предназначения — нести хаос и уничтожение.
Машина была такой прекрасной, такой элегантной. Идеальная грация, идеальное управление, форма и содержание, слитые в неразрывную цепь, замкнутая вселенная. Все системы машины контролировались ею, она была ее сердцем, она была ее мозгом, она была машиной. Она следила за тем, чтобы нейроны посылали сигналы в полной гармонии друг с другом. Она синхронизировала очищение и циркуляцию, заставляя все системы этой огромной машины работать как единое целое. Пела вместе с комплексной, многоуровневой системой марш, в котором никогда не изменится ни одна нота. Кожа машины была ее кожей, плоть и кровь машины — ее плотью и кровью. Она и машина были…
— Анна, — произнес Джастин, — ты помнишь своего мужа? Помнишь Джона Шеридана?
Магический огонь пылал, ярко-зеленое пламя вилось вокруг плоского камня, на котором лежало тело, темные очертания которого сейчас с трудом можно было рассмотреть за стеной огня.
Испещренная кратерами серая поверхность астероида рябила в резком, ярко-зеленом свете. Небо над ним было черным, маскирующее поле, созданное для того, чтобы скрыть от посторонних глаз существование астероида, блокировало свет звезд. Только светлые полосы иллюзорных падающих звезд — Келл считал их символом магов — время от времени проносились по нему, отдавая дань уважения ушедшему великому магу.
Гален отвел взгляд. Он стоял в стороне от всех, в скафандре, потому что астероид не обладал атмосферой, а создавать вокруг себя герметичный щит, как сделало большинство магов, Гален не умел. Блейлок и другие предлагали ему свою помощь, они могли бы создать щит сразу для обоих, но он не смог бы выдержать такого близкого соседства с другим магом.
Он должен сохранять контроль, должен предотвратить перерастание собственной дезинтеграции в бурное разрушение. Неугомонная энергия бурлила в нем, ища выхода. Он пока не мог снова обрушить на себя магический огонь — слишком мало времени прошло с предыдущего раза. Гален ни на секунду не прекращал одновременно выполнять два упражнения на сосредоточение
Его жизнь превратилась в бесконечную череду подобных церемоний. Но ни одна из предыдущих не была для него настолько тяжелой, как эта. Раньше рядом с ним всегда стоял Элрик: стена, за которой он мог укрыться, единственная определенность в его жизни. На этот раз он стоял в одиночестве, а Элрик горел, огонь обнимал его изувеченное тело, превращая в хаос, из которого все они вышли, и к которому неизбежно возвратятся.
То, что огонь должен был поглощать их тела, было справедливо. На протяжении всей своей жизни они сражались с огнем, и, после смерти, огонь превращал их тела в прах.
Блейлок, стоя внутри круга магов, произнес краткую эпитафию Элрику. Голос Блейлока был традиционно холодным и уверенным, но слова… Он говорил о том, как сильно уважал Элрика и как тяжело переживал его потерю. Когда Блейлок закончил, многие маги плакали. Если бы Карвин была здесь, то она поплакала бы за Галена.
Первым сожгли тело Гауэна, потом — Элрика. Тела Цирцеи и ее сообщников-заговорщиков уничтожили раньше, без шума.
Зеленое пламя взвилось вверх, и Гален почувствовал, что плывет куда-то, как делал это много раз в прошлом, когда хотел спрятаться. Но сейчас он не мог позволить себе поплыть, ослабить волю. Он должен сохранять контроль. Гален заставил себя продолжить выполнение упражнений, возводя вокруг себя стены, постарался сосредоточиться на том, что ему предстоит.
Когда церемония завершится, Херазад сделает ему операцию. Довольно простую — ей придется всего лишь имплантировать ему крошечное, но очень мощное взрывное устройство. Херазад поместит устройство прямо ему на сердце. Если поток излучаемой им магической энергии прекратится, оно взорвется. Тайное убежище магов останется в безопасности. В безопасности ото всех, кроме самих магов.
Фед готовит для него необходимые припасы. Всего через несколько часов он улетит. Назавтра Блейлок планирует собрать всех магов и открыть им правду.
Огонь стал, наконец, затухать, дрожащие языки пламени лизали плоский камень, будто лаская его. Языки соединились в единую огненную волну, и пламя потухло.
Гален повернулся и побрел по пыльной поверхности астероида прочь отсюда, к шлюзу. Он не в состоянии сейчас выслушивать возможные слова утешения. Все эти слова были пустыми. Элрика больше не было.
Гален проснулся на кушетке в кабинете Херазад, всюду вокруг него были развешаны красочные, узорчатые гобелены. В груди пульсировала боль, будто его поколотили.
Гален услышал резкий, ритмичный звук, повернул голову. Увидел Феда, тот сидел в кресле рядом с кушеткой и бросал резиновый мячик в маленькую, дрейфующую в воздухе летающую платформу.
Херазад нигде не было видно, но она, должно быть, уже имплантировала ему устройство. Гален положил руку, затянутую в перчатку, на сердце, и ощутил волну облегчения. Все было сделано, как надо. Он, как мог, продумал план действий. Разобрался с делами и оставил свою комнату такой, какой она была в день его прилета сюда, за исключением посоха, поставленного им в угол, и пластиковой коробки прямо перед дверью. Теперь он мог лететь.