Закат в крови(Роман)
Шрифт:
— Пусть знают, как гуляет начальник легендарной сотни! — хвастливо-вызывающе говорили офицеры-конвойцы.
Часу в двенадцатом они подбрасывали Шкуро на руках к потолку. Тот, как только его перестали «качать», захлопал в ладоши:
— Женщин! Женщин!
Тотчас в зале появилось десятка три расфуфыренных особ. С улицы поднялся оркестр. Под его звуки бешено завертелись пары. А те, кто не танцевал, бросал пустые бутылки под ноги танцующих. Вдруг Шкуро вышел на середину зала в обнимку с Сонькой Подгаевской, блиставшей белой, оголенной
Оркестр заиграл Наурскую. Офицеры образовали большой круг, захлопали в ладоши, дружно закричали:
— А-са! А-са!
Шкуро свистнул, гикнул и, лихо встряхнув копной русых волос, пошел на носках. Сонька Подгаевская тоже выскочила на круг и по-цыгански затрясла высокой стоячей грудью, которую с трудом удерживал шелк черного бюстгальтера.
Отплясав лезгинку, Шкуро потребовал кахетинского.
В самый разгар бесшабашного веселья в дальнем углу вспыхнул скандал и раздался короткий револьверный выстрел.
Девица-гречанка пронзительно взвизгнула. Конвойцы ринулись к стрелявшему. Оркестр оборвал падекатр.
Шкуро поднялся из-за стола:
— В чем дело?
К нему мгновенно подбежал казачий офицер и отрапортовал:
— Ваше превосходительство, наш офицер-конвоец застрелил офицера татарского дивизиона, первопоходника!
— Тьфу, шут гороховый! — Шкуро плюнул и быстро прошел к месту, где лежал сраженный насмерть.
— Убрать немедленно! Трупы следует выбрасывать скорей, чем навоз. А этого… нашего арестовать и отправить ко мне в штаб.
И как только конвойцы волчьего дивизиона вынесли убитого, Шкуро распорядился:
— Капельмейстер, даешь Наурскую!
— Что же это такое? — Ивлев дрожащей рукой полез в карман за браунингом, и, если бы Однойко не схватил его за кисть руки и не усадил на место, он непременно выстрелил бы в Шкуро. — Он же кутила, бандит!.. Как смеет он веселиться, убив первопоходника?
— Постой, постой, Алексей! — Однойко силой вырвал револьвер из руки Ивлева. — Ты этим выстрелом погубишь себя.
— Да, да, Алексей Сергеевич, — всполошился и Ковалевский, удерживая Ивлева за руки. — Ты лучше глотни вина. Пусть Деникин наказывает распоясавшегося гуляку… Я утром сам доложу Романовскому обо всем случившемся.
— Нет, я должен убить его. — Ивлев рвался из рук друзей.
— Ты убьешь или не убьешь, а нас и тебя эта шатия наверняка изрешетит. — Ковалевский старался влить стакан кахетинского в рот Ивлева. — Глотни хоть немного. Деникин завтра же раскассирует вдрызг Шкуро…
Не привыкший много пить, Ивлев тяжело охмелел…
На рассвете казаки волчьего дивизиона подогнали к Войсковому собранию ночных извозчиков. Пьяные офицеры усадили в фаэтон девиц и в сопровождении конных трубачей с гиком, посвистом помчались по Красной.
Кто-то впереди стрелял в воздух, кто-то кидал бутылки в магазинные витрины.
Обыватели, разбуженные выстрелами, музыкой, визгом, испуганно захлопывали форточки.
После
— Ты, корниловец, не белены ли объелся, ежели так поступаешь с Пупочкой Попандопуло?
— Ты такая же, как все! — пьяно пробормотал Ивлев.
— И вовсе не такая! Стоит мне лишь раз заглянуть прямо в твои глаза, и ты тоже приземлишься у моих колен.
Пупочка выпрямилась и самонадеянно уставилась агатово блестевшими глазами в глаза Ивлева.
— Вот и ты теперь из-за меня любого офицера ухлопаешь, ежели я того захочу.
Она задорно и самоуверенно вскинула голову и пошла на середину зала.
Ивлев неожиданно для себя ринулся за ней:
— Пупочка!
Она не спеша обернулась.
— Приглашаю на вальс, — смущенно пролепетал Ивлев.
— Значит, уже попался на крючок моих жгуче-угольных глаз, — решила гречанка. — Ладно, я с тобой станцую танго страсти.
Пупочка взяла Ивлева под руку и вернулась к столику, за которым сидели Однойко и Ковалевский.
— Нужно, господа, уединиться, — по-деловому предложила она. — Припасите полдюжины шампанского и везите меня туда, где есть рояль. Я возьму с собой подружку Клавку Павлову…
— Поедемте ко мне. У меня на квартире рояль, — пригласил Ковалевский.
Сидя в фаэтоне меж Однойко и Ивлевым, Пупочка обвивала длинными руками шеи обоих и сильным грудным голосом пела:
Гай-да, тройка! Снег пушистый…Однойко восторженно целовал кисти ее рук.
— Пупочка-дьяволенок!
Кони скакали галопом. Экипажи обгоняли один другой. Сырой предрассветный ветер остро холодил разгоряченные лица. Ивлев, захваченный быстрой ездой, хотел, чтобы еще отчаяннее несли кони, пронзительней визжали девицы и ветер резче хлестал в лицо.
Когда на квартире Ковалевского Пупочка, сбросив платье, вскочила на зеркальную крышку рояля и под мерные звуки танго принялась изгибаться телом, Однойко, колотя пальцами по клавишам, кричал:
— Алексей, возьми карандаш и картон. Запечатлей, пожалуйста, это юно-змеиное тело. Может быть, оно девственнее тела монахини. Слишком открытое бесстыдство перестает быть бесстыдством, ежели оно абсолютно естественно в своих желаниях… и зовущих движениях. Ну, вспомни:
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала И, бросая, кричала: — Лови! — А монисто бренчало, цыганка плясала И визжала заре о любви.