Закат в крови(Роман)

Степанов Георгий Владимирович

Теперь город походил на улей, в который влетел густой, шумный, ликующий рой. Это сходство усиливалось и посвистом, и гиком, и песнями, и музыкой шедших по его улицам красногвардейских отрядов.

Большинство солдат шагало шумными ватагами по тротуарам, неся винтовки кто под мышками, кто за спинами прикладами вверх.

Глаша обостренно зорко приглядывалась ко всему и чувствовала себя даже каким-то организующим началом, от которого будет зависеть общий строй новой жизни. Ей хотелось знать: куда и зачем бешеным галопом проскакали конные моряки с развевающимися по ветру ленточками бескозырок, почему на площади перед цирком

братьев Ефимовых расположилась рота китайцев, одетых в стеганые ватные куртки, откуда взялся батальон латышей, идущий вверх по Екатерининской?

Компания подвыпивших солдат ловко выкатила из двора пивоваренного завода Ирзы громадную, сорокаведерную, бочку, поставила ее на попа и, выбив прикладами винтовок дно, принялась черпать котелками и пить бурно пенившееся пиво.

— Что будет, когда они перепьются? — Глаша подбежала к Автономову. — Нельзя ли прекратить разгром завода?

— Ну, пиво, куда ни шло, — сказал Гуменный, — а вот на Котляревской улице — водочный завод, и некоторые красногвардейцы устремляются туда, — обеспокоенно добавил он.

— Ладно, — решил Автономов, — прикажу Сорокину направить сюда бойцов. Пусть спустят пиво и водку в кюветы!

Приотставшую Глашу догнал долговязый Макс Шнейдер:

— Вы слышали, что он сказал? Как можно веселое зелье — и в ямы?

— Революционный порядок должен быть превыше всего! — не поддержала его Глаша.

— Ерунда! — отрезал Макс. — Бояться пьяной муры — это значит не видеть в полном развороте народно-революционной гулянки. Я, как международный коммунист из Америки, стою за кагал в большом масштабе. Без вальпургиевых и варфоломеевских ночек с музычкой и чечеткой на сто колен не развернешь революцию на всю катушку.

— Вы это всерьез? — Глаша остановилась. И, внимательно оглядев верзилу, подумала: «И это ближайший сподвижник Автономова?!»

— Чем веселее трам-тарарам, тем сподручнее трясти буржуазию! — объяснил Макс Шнейдер и тоже оглядел Глашу с ног до головы. — А у вас, елки-палки, фигурка нотная и глазки занозистые. Хотите, я вас сделаю козырной пупочкой и сегодня же для вашей красоты достану кое-что шикарное, пошитое по парижской моде?

— Послушайте! — возмутилась Глаша. — Я сейчас же скажу Алексею Исидоровичу, что вы не революционер, а, скорее, одесский апаш.

«Надо об этом типе рассказать отцу!» — решила она.

Красногвардейцы, шедшие по улице, были одеты по-разному — кто в серых шинелях и шапках, кто в полушубках, кто в длиннополых штатских пальто. Но почти все были опоясаны крест-накрест пулеметными лентами. У многих на поясах болтались ручные гранаты.

Среди красногвардейцев шныряло уже немало городских парней в кепках, кургузых пиджаках, с револьверами, засунутыми за пояса.

Все магазины были наглухо закрыты. Лица рабочих, балагуривших у ворот домов, были озорно-веселы.

На углу Бурсаковской, прямо на тротуаре, за киоском лежал труп бородатого толстяка в жилетке, расстегнувшейся на высоком косом брюхе.

— Буржуй! — на ходу определил Макс Шнейдер.

— Почем знать? — не поверил Гриненко, адъютант Автономова, рослый поджарый парень, с густым вьющимся чубом, свисавшим из-под шапки на белесые, слегка сросшиеся брови.

— А не видишь по комплекции?

— Кто ж его скосил?

— А надо бы на каждом углу положить по такой туше, — ерничал Шнейдер. — Тогда екатеринодарская публичка будет посговорчивей при изъятии ценностей.

На

углу Красной, у широкой зеркальной двери гостиницы «Большая Московская», стояло несколько солдат, увешанных ручными гранатами. Видимо, они были предупреждены, так как при виде Автономова тотчас же почтительно расступились.

В большом ресторанном зале гремел духовой оркестр и шло шумное веселье. Меж раздвинутых столов, посредине зала под хлопанье ладошей лихо носился сам Сорокин. Он плясал «Наурскую», скрещивая то над головой, то перед собой, то меж ног кинжалы. Полы его черной черкески развевались, серебряные газыри сверкали, темный чуб густых волос то взлетал, то рассыпался по лбу, закрывая брови и глаза. От кинжалов, ударяемых один о другой, отскакивали искры.

В такт бешеным звукам музыки Сорокин ходил на носках остроносых легких кавказских сапог, отчаянно звеня кинжалами. Но, увидя Автономова и Гуменного, оборвал пляс, с маху воткнул кинжал в пол.

— Главкому ур-ра-а! — Он обернулся к оркестру. — Туш!

Все повскакали с мест, подняли над головами стаканы.

— Ура-а!

Оркестр грянул туш.

Глашу подхватил под руку гололобый Невзоров и усадил за главный стол, находившийся в самом центре зала.

— Решили отпраздновать взятие Екатеринодара, — сказал он, усевшись рядом. — Золотарев — напротив, в «Европейской гостинице», а мы — тут. Наш Иван Лукич повздорил с ним. Золотарев, представьте себе, — нагло стал утверждать, будто он первым вошел в город. А мы на целый час опередили золотаревских хлопцев. Но Золотарев успел захватить атаманский дворец и объявить себя начальником гарнизона города. Нам под свой штаб пришлось занять здание на углу Рашпилевской и Штабной, а под квартиру Сорокина — особняк Никифораки, тоже на Штабной. Отличный особняк в восточно-бухарском стиле. Обстановка в нем — шик-модерн! Одни ковры на стенах чего стоят! Все персидские да текинские.

— А что представляет собой товарищ Золотарев? — поинтересовалась Глаша.

— Федя Золотарев, я вам скажу, фартовый парень, — сказал Невзоров. — Он командовал отрядом из хлопцев, собранных на станции Кавказской. В отряд попало немало черноморских моряков, лихих и отчаянных. С ними он живет душа в душу. Золотарев на кавказском направлении крепко трепал полковника Лисевицкого. Но Иван Лукич терпеть не может наглости Золотарева. Хорошо, что вы с Автономовым пожаловали к нам, а не к нему. Дайте я налью вам бокал кахетинского. Иван Лукич так прижал содержателя ресторана, что у того нашлись и грузинские вина, и балыки, и коробки с паюсной икрой. Мы, конечно, за все щедро расплатимся. Банк армавирский и банк майкопский целиком достались штабу нашего отряда. Пейте, товарищ Первоцвет! Потом вас препроводим домой в сопровождении вооруженного эскорта. Вот закусите зернистой икоркой!

Глаша немного отпила из высокого хрустального бокала и принялась за икру. Невзоров тоже выпил и пьяно заблестел глазами.

— Иван Лукич — натура удалая. Любит широко, от всего сердца, повеселиться. И хотя по образованию всего-навсего военный фельдшер, но в нем живет драгоценный дар врожденного народного вожака.

Глаша внимательно слушала Невзорова и, пожалуй, с тревогой приглядывалась к буйно-веселому обществу, в которое попала.

В конце концов лица, раскрасневшиеся от вина и водки, речи пирующих, пляска, крики стали казаться чем-то давно знакомым и даже как будто привычным.