Закат в крови(Роман)
Шрифт:
Кобылица стояла привязанная к трамвайному столбу рядом с серым конем Однойко. Она действительно оказалась отличной лошадью гнедой масти, с густой рыжей гривой.
— Ну, помчались! — Однойко вскочил на своего коня. — Филимонов уже давно за Кубанью.
— А мы куда? — с тоской спросил Ивлев.
— Тоже в аул Тахтамукай!
Трамваи перестали ходить. Все магазины закрылись. Публика исчезла с Красной, и только кое-где у ворот дворники, кухарки чего-то с нетерпением поджидали. Глядя на Ивлева и Однойко, ехавших рысью, они говорили:
— Видать, отставшие…
— Но мы будем не последними, —
Ивлев, думая о Глаше, спросил:
— Когда же был отдан приказ об оставлении города?
— Сегодня в полдень. Поэтому для многих это полная неожиданность.
— Ну а что же Эрдели?
— Филимонов не послушал его и подписал приказ. Решено ждать Корнилова за Кубанью.
— Это же вопиющий идиотизм! — возмутился Ивлев. — Оставить город, богатый складами провианта, арсеналом, и бежать за Кубань… И это в ту пору, когда Корнилов идет сюда!
Однойко удрученно опустил голову.
— Когда мы восемнадцать дней тому назад оставляли Ростов, то у нас впереди был Екатеринодар. А теперь что? — Ивлев выругался. — Остолопы! Кретины!.. Сейчас и у кубанцев, и у корниловцев ничего, кроме цепи Кавказских гор… Совершенно непроходимой в зимнее время!
У Екатерининского сквера Ивлев и Однойко нагнали кавалерийскую колонну офицеров. Колонна, состоявшая примерно из двухсот всадников, шла почему-то в сторону Дубинки.
— Куда вы? — спросил Однойко у штабс-капитана, замыкавшего колонну.
— Присоединяйтесь, господа! Мы в Туапсе. Командует нами полковник Кузнецов.
— Значит, отряд кубанцев распадается на части, — констатировал Ивлев.
— Да, дела-а, — невесело согласился Однойко.
И повернул на новороссийскую дорогу, огибающую городской сад. Гнедая последовала за серым конем Однойко.
Городской сад сейчас, в сумерках, поражал убогостью зимней наготы. Вчера тут пахло апрелем. В спокойном небе блаженно лежали облака, легкие, почти прозрачные. А сегодня сильный ветер гудел меж осин, тополей, каштанов, раскачивая стволы и трепля голые ветки. Над садом, низко клубясь, ползли сизые холодные облака.
У моста через Кубань происходило столпотворение. Повозки разом по две, по три в ряд рвались вперед и на узком мосту застревали. Кони, подхлестываемые возницами, становились на дыбы. Ломались дышла, рвались постромки. Раздавалась лихая перебранка…
Глава восемнадцатая
В квартире Леонида Ивановича собрались члены екатеринодарского большевистского подполья.
Паша Руднякова, стоя у окна, говорила:
— Мешкать нельзя. Покровский, уходя за Кубань, выпустил из тюрьмы уголовников, они вот-вот пойдут шастать по городу. Я предлагаю организовать милицейские дружины.
— Товарищи, нельзя забывать о револьверах, оставленных в гостинице «Лондон», — сказал Прокофьев. — Кто-то сейчас должен отправиться туда…
Леонид Иванович, пожалуй, как никто здесь другой, понимал, что значит установить новую власть в большом городе…
— Надо немедленно занять оставленный Филимоновым атаманский дворец, повесить красный флаг и приступить к организации
— Правильно! — энергично поддержала его Руднякова. — Но, товарищи, нас в нашей организации сейчас очень мало. Ян Полуян в Армавире, Голиков — в Крымской, Асаульченко, Лиманский, Карякин и еще несколько товарищей взяты Покровским в качестве заложников…
— И все равно, — перебил Леонид Иванович, — мы обязаны организовать в городе строгий революционный порядок, не допустить никаких кровавых эксцессов! Иначе за Покровским и Филимоновым потянутся новые силы…
Слушая Леонида Ивановича, Глаша думала: «Если бы в самом деле удалось сразу установить в городе настоящий порядок, может быть, тогда и Ивлев вернулся бы…»
— Не надо забывать, — продолжал Леонид Иванович, — в город войдут большие отряды революционных матросов и солдат и вместе с ними отряды, состоящие из анархиствующих элементов, жаждущих предаться всесветному разгулу. Следовательно, мы обязаны как можно скорей установить живой контакт с командирами воинских частей, в частности — с командующим товарищем Автономовым, который находится сейчас со штабным поездом на станции Тихорецкой. Надо туда кого-нибудь послать.
— А кого? — спросил Прокофьев. — Мы все уже получили неотложные задания.
— Отправьте меня! — вдруг сказала Глаша. — Я хорошо знаю дорогу в эту станицу.
— Пешком туда среди ночи не добраться, — заметил Прокофьев.
— А я недурно езжу верхом, — сказала Глаша.
Леонид Иванович сдвинул брови, и высокий лоб его избороздили резкие извилистые морщины:
— Одной скакать по степи через места, только что оставленные отрядами Покровского, весьма рискованно!
— И все-таки это поручение мне по силам, — настаивала Глаша с горячностью, унаследованной от матери.
Лицо Леонида Ивановича приобрело скорбное выражение. Потерять дочь значило для него потерять все. «Но Мария Николаевна, — подумал он, — поступила бы сейчас точно так же». При воспоминании о покойной жене он стал еще более хмурым, бороздки скорбных морщин на его лбу углубились.
Глаша твердила:
— Моя мама, будь она сейчас здесь, непременно поскакала бы в Динскую!..
Прокофьев поднялся с кресла:
— Разрешите, я поеду!
— Нет, ты должен возглавить милицию, — возразил Леонид Иванович. И достал из ящика письменного стола серый конверт. — Вот письмо для Автономова. — Он протянул конверт Глаше. — Передай лично в его руки. Необходимо, чтоб он безотлагательно, завтра же, со своим штабом прибыл в Екатеринодар.
Глаша благодарно взглянула на отца.
— Возьми мой наган, — предложила Руднякова, — может, пригодится. И письмо спрячь подальше, ну хотя бы в шапочку.
Двери распахнулись, и в комнату вошел Яков Полуян, родной брат известного на Кубани большевика, сейчас возглавившего армавирских большевиков. Первой узнала пришедшего младшая его сестра Сима. Пучеглазая, маленькая, шустрая, радостно вскрикнув: «Яша!» — она мгновенно повисла у него на шее.
До сего дня он находился под арестом вместе с другими екатеринодарскими подпольщиками-большевиками, взятыми кубанскими властями в заложники. Известно было, что еще утром всех заложников угнали за Кубань… И вдруг он здесь!