Заказ на (не)любовь

Яфор Анна

Но теперь у меня точно не выйдет промолчать. И придумать какую-то отговорку не получится. Придется рассказывать, но как же страшно это делать!

Но сначала надо найти какое-то внятное объяснение для Сони, уж ей раскрывать правду я точно не стану. По крайней мере, не теперь.

Выдавливаю ответную улыбку, прекрасно понимая, что она кривая и совершенно не искренняя. Но на другую нет сил. Смотрю в серьезные, вопрошающие глаза и начинаю быстро говорить:

— Сонечка увидела в вашем альбоме фотографию… похожую на детский

снимок ее отца. Вот и подумала, что вы с ним знакомы. Жаль, конечно, что у вас не получилось вспомнить, но в этом нет ничего странного… Все же было давно, и дети с тех снимков повырастали и изменились…

— Мамочка, не похожую! Эта такая же фотография, как у нас. И мальчик тот же самый! — немедленно вмешивается в разговор моя дочь.

— Конечно, родная, — я вроде бы отвечаю ей, а сама умоляюще смотрю на сидящего напротив мужчину. Он должен мне подыграть! Хотя бы не ляпнуть прямо сейчас, кто именно изображен на том снимке.

— Так ты не помнишь? — малышка дергает его за рукав и смотрит с такой надеждой, что у меня внутри все обрывается. Как же подло с моей стороны вот так откровенно обманывать собственного ребенка…

Невельский сдвигает брови и о чем-то думает. Переводит взгляд от меня на Сонечку и обратно. И молчит. Долго. И лишь когда дочка обиженно надувает губки, делает резкий выдох.

— Сонь, это и правда было давно. Больше тридцати лет назад.

— Ого! — ее глазки расширяются от ужаса. Еще бы, такой временной срок в сознании ребенка кажется чем-то запредельным. Я ведь и сама в ее возрасте считала 30-летних жуткими стариками. А тут выходит даже больше. Но так хотя бы понятно, почему за столько лет у дяди Левы не сохранилось в памяти имя того мальчика.

— Малыш, а давай купим пирожных домой и пойдем прогуляемся? Ты же хотела зайти на площадку.

На мое предложение дочка обрадованно кивает, а я смотрю на своего начальника с немой благодарностью. Здесь все равно бы не вышло разговора по душам, а пока Соня будет кататься на горке, я смогу попытаться ответить на его вопросы. То, что их у мужчины предостаточно, нет никаких сомнений: слишком задумчиво и внимательно он рассматривает то меня, то Сонечку.

— Спасибо вам… — произношу уже вслух четверть часа спустя, когда мы останавливаемся на детской площадке перед моим домом. Соня убегает на качели, а я решаюсь поднять глаза на стоящего рядом Невельского.

— Не за что, — его голос звучит слишком серьезно. — Я мало что понял, но очень хотел бы услышать пояснение.

Я киваю, пытаясь побороть нарастающее волнение.

— Не знаю, как начать. Вообще не представляю, как говорят о таких вещах.

— Все настолько серьезно? — он хмурится. — Это не мое дело, но раз уж мы заговорили… Вы не замужем? Соня растет без отца?

Я снова киваю.

— Мы с мужем развелись… давно. Еще до ее рождения.

И даже до зачатия…

— Сожалею, —

его лицо мрачнеет. — То есть они никогда не встречались? Что же, это объясняет желание девочки найти отца.

Он так ничего и не понял. Даже не заподозрил, кажется. И от этого становится совсем тоскливо: я еще бы могла что-то придумать, выкрутиться, но тогда ни за что себе этого не прощу. И в глаза ему смотреть больше не смогу, если не скажу все, как есть.

— Да, все, что у нее есть от отца, — это та фотография, — отвожу взгляд, рассматривая, как заливисто смеется малышка, раскачиваясь на качелях.

— А вот это я совсем не понял, — тихо отзывается Невельский. — При чем здесь фотография? Речь же именно о том снимке, о котором вы спрашивали в моем кабинете?

— Да… — я кусаю щеку изнутри, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы. — О том, на которой изображены вы. Ребенком.

Становится тихо. Нет, дети на площадке по-прежнему шумят и смеются, чуть в стороне по трассе проносятся машины, но вот здесь, рядом со мной, нависшая тишина оглушает. Я боюсь повернуться, но и так знаю, что мужчина смотрит на меня. И едва шевелю губами, продолжая говорить:

— Соня родилась в результате ЭКО. На той фотографии… действительно изображен ее отец.

Глава 6

Он не отвечает ни сразу, ни спустя несколько минут. И когда затянувшаяся пауза становится мучительной, я все же заставляю себя повернуться. И не узнаю человека, находящегося рядом.

За то время, что я проработала у Невельского, мне приходилось видеть его всяким. Спокойным, расслабленным, сосредоточенным, строгим, недовольным, требующим и даже мрачным. Но вот таким — никогда.

Его лицо не просто побледнело — будто лишилось всех красок. Остался лишь один серый цвет, какой-то пугающий землистый оттенок. А еще казалось, что за эти короткие мгновенья мужчина стал старше на несколько лет.

Мне снова холодно, и этот озноб настолько силен, что с ним не совладать. По телу проходит дрожь, и даже зубы начинают стучать, так что это наверняка невозможно не заметить со стороны.

Но мужчина не реагирует. Он неотрывно смотрит туда, где то и дело взмываются качели с хохочущей Сонечкой, и, кажется, не видит и не слышит больше ничего.

И от этого становится еще страшнее. Я не представляю, что у него внутри, даже примерно не могу угадать ход мыслей, но совершенно точно знаю, что услышанная новость его не обрадовала. Он выглядит, как человек, только что переживший какую-то жуткую утрату, и от его помертвевшего взгляда у меня и внутри все холодеет.

Проходит еще минута — и я не выдерживаю. Осторожно дотрагиваюсь кончиками пальцев до его локтя и прошу внезапно осипшим голосом:

— Лев Борисович… Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь…