Заклинатель змей и другие эстонские сказки
Шрифт:
Как-то рылся он на чердаке в куче старого хлама, подбирал себе лоскуток на заплатку. Вдруг видит: идет хозяйка, под передником блюдо какое-то прячет, а сама таится, оглядывается по сторонам. Полезла она на чердак. Тыну-батрак скорее под скат, в темный угол, затаился там и глядит, что хозяйка будет делать. Тийю поставила блюдо в угол, еще раз оглянулась и крадучись вернулась в дом. Тыну скорей к этому блюду. Видит, полно оно рассыпчатой каши, сверху глазки топленого масла плавают. Сам-то он пообедал недавно, да разве с черствой краюшки, с рыбного рассола да сыворотки сыт будешь?
Едва он это сделал и опять в свой угол спрятался, — глядь, выскакивают из дымохода два чертенка, бесенята, нечистая сила или как их там называют. И прямиком к этому блюду. Принялся один жрать, да как запищит:
— Хватун, Хватун! Это не каша! Это бяка, попробуй!
Второй попробовал, говорит:
— Не ври, Пискун, каша!
— А вот и нет, а вот и нет! — еще пуще завопил Пискун.
Хватун еще раз попробовал и с ним согласился.
Батрак в своем углу чуть со смеху не помер.
Тут он слышит: собираются бесы хозяйке в отместку дом подпалить. А сами, мол, потом спрячутся в старое колесо, которое на дворе валяется, в ступицу залезут.
И точно, подпалили они крышу с двух сторон своими огненными хвостами и были таковы.
Батрак едва успел из пламени выскочить, хозяйку поскорей на двор вызвал, маленькую Вийю вытащил, а дом уж весь занялся. Хозяйка перепугалась, не знает что делать. А Тыну не растерялся: схватил то самое колесо и в огонь бросил. Тут раздался страшный гром, как пушка ударила, и пожар вмиг потух, будто вылили на него целое озеро воды. Тут и Тийю, видать, догадалась, откуда такая беда.
Так Тыну-батрак спас свою хозяйку от нечистой силы, и в благодарность за это говорит ему Тийю, мол, бери меня в жены. Что же, Тыну тож был не дурак: разом жену получил богатую да пригожую, стал хозяином в доме, а своей бывшей хозяйке сам стал кормильцем.
И славно зажили они на своем хуторе. Тийю на мужа не нарадуется, подкладывает за обедом куски пожирней, постель стелет помягче, одевает во все самое лучшее. Тыну в неге да в холе, статен, собою пригож и в работе хват — первый встает, последний ложится. В округе нет лучше Тыну хозяина, нет жены сноровистей, чем Тийю.
Впервые черная кошка пробежала меж ними на исходе первого года: не принес аист маленькой Вийю ни сестрички, ни братца. После этого жизнь у них не так складно пошла, все чаще раздоры да ругань. Да тут еще гадалки, старые ведьмы, пророчат: не ждите, мол, прибавленья, не будет у маленькой Вийю ни сестрички, ни братца. После этого черная кошка будто поселилась у них в дому навсегда.
Однажды повздорили в очередной раз, и Тийю в сердцах, а может и с умыслом, и говорит: «Был ты беден, как церковная мышь, а я тебя пригрела, в дом приняла». Он все бы стерпел, хоть исподнее у него забери, а тут, выходит, он
Как-то случилось ему проезжать по делам мимо корчмы. В округе называли ту корчму Торфяной. Был Тыну по обыкновенью погружен в свои невеселые думы и не заметил, как лошадь сама свернула к корчме. Он долго сидел в санях, что твой чурбан. В голове свербило все то ж: «Нахлебник… Церковная крыса…»
Народ в корчме потешался, глядя из дверей, а он все сидел, не замечал ничего.
— Эй, приятель, заснул, что ли? — подойдя, крикнул ему корчмарь в самое ухо. — Иди в дом, застынешь!
Тыну опомнился и сделал вид, что он, мол, и ехал в корчму, погулять, мол, ему захотелось.
Скоро он пропил все деньги, какие были с собой. Велел еще подать, а корчмарь в ответ, мол, в долг не подносим. И велел усадить Тыну в сани и отвезти домой.
Дома встречает Тыну его половина — как всегда криком и бранью. Даже чужому, ни в чем не повинному человеку, который Тыну привез домой, и то досталось под первое число.
На другой день проснулся Тыну в тяжелом похмелье. Он готов был проклясть все кабаки на свете, а тут опять явилась постылая жена с обычною бранью, и его мысли снова устремились к корчме…
С этих пор Тыну хозяйство совсем забросил, и все пошло у них через пень-колоду. Уже через год дела на хуторе были так плохи, что Тыну пришлось ответ держать перед властями. Всыпали ему батогов, но и это не помогло. Едва зажили рубцы на спине, так что он мог рубаху надеть, как снова его в Торфяную корчму потянуло.
Взял он под мышку мешок зерна из последних запасов, а вернулся рано, и совсем трезвый. Он ждал, что Тийю снова набросится на него с попреками, и удивился, когда она смиренно сказала:
— Тыну, о нас бы подумал! Попробовал бы как-нибудь жизнь-то наладить!
— Что же я сделаю, Тийю? — вырвалось у него из груди. И все ж он почувствовал облегченье, будто камень свалился с души, будто он уж нашел способ, как совладать с бедой.
А Тийю вдруг говорит:
— Тыну, тебе надо… этого… беса сделать.
В испуге отпрянул Тыну, уставился на жену, будто сам ужасный хозяин преисподней возник перед ним. В его широко раскрытых глазах стояли недоверье и страх: не насмехается ли Тийю опять, не рехнулась ли она в самом деле?
А Тийю опять свое, сделай да сделай ей беса.
Тыну так и застыл с открытым ртом.
— К-как б-беса? — спросил он наконец, по-прежнему ничего не понимая, но хотя в том уверившись, что Тийю не шутит.
— Я тебе в третий раз говорю, беса, самого настоящего беса надо тебе смастерить. — И добавила:
— Неужто, Тыну, это такое уж трудное дело? Али душу запродать черту боишься? К лицу ль мужику такое? Другие, гляди, хоть бы что об заклад с чертом бьются и душу свою ухитряются уберечь от адских пут. Но то мужики, не тебе, трусу, чета!..