Заключенный №1. Несломленный Ходорковский
Шрифт:
Вообще, как вы поняли, все годы лагерей он был образцово-показательным зэком. Но то ли из-за своей фамилии, то ли из-за известного бэкграунда (а администрации тюрем к бэкграунду относятся тщательно), то ли из-за влияния на контингент, то ли из-за всего вместе взятого, – но Ходорковский попадал в карцер куда чаще, чем обычные зеки…
Их диалог с Акуниным будет читаться на одном дыхании. Страна увидит другого Ходорковского. Он скажет обо всем.
И вот теперь за пять лет тюрьмы это был, конечно, не первый по счету карцер Ходорковского. Но еще никогда его не сажали туда за переписку. Тем более – за переписку с писателем. За все что угодно сажали, но только не за это. Опубликованная в журнале Esquire, переписка вызовет большой резонанс. Достать
В переписке он скажет обо всем. Их диалог с Акуниным будет читаться на одном дыхании. Страна увидит другого Ходорковского. Он скажет обо всем: о своей жизни, молодости, ЮКОСе, о том, что с ним произошло, о том, кто за этим стоит и что ими двигало, о Путине, наконец. Еще он впервые заговорит о Боге, о любви, о жизни и о том, что после нее… «Человек просто так не уходит. По ту сторону что-то есть… Иначе зачем все? Нет, не верю, что-то после нас остается…»
Это будет совсем другой Ходорковский. Многие, кто или был против, или считал его обычным олигархом, «отказавшимся делиться», посмотрят на него другими глазами. Потому что он многое этим своим диалогом с Акуниным объяснит…
Как только Esquire появится в магазинах и его вмиг раскупят, как только начнутся бурные обсуждения на страницах газет и в эфирах радиостанций, Ходорковскому дадут 12 суток карцера – за «незаконную переписку». Бред какой-то. Может, правда, системе не понравилось, как он отозвался в той же переписке про всех ее исполнителей: «Их жалко. Им будет страшно умирать»?.. Задело, что ли… Кто их разберет. А октябрьский номер Esquire стали искать еще усиленней, говорить о Ходорковском – еще больше.
Кстати, карцер читинский суд потом признает незаконным, как до этого другие суды признавали незаконным наказание за лимон, который найдут у него в тумбочке, за документ о правах осуждённых в той же тумбочке и за большинство других «провинностей». Правда, суды никого не накажут, да и подпорченное всеми этими карцерами за 6–7 лет тюрьмы здоровье тоже не вернешь…
– Что он нам говорит про здоровье? – вздыхает Марина Филипповна. – А ничего он нам не говорит. Никогда не скажет, что его может мучить. «Нормально все» – вот что говорит. Знаю лишь про его проблему с глазами. Из-за постоянного тусклого света в СИЗО и из-за того, что постоянно упирался глазами в стену в суде, сидя в «аквариуме». Вдаль уже сложно смотреть. То и дело менял очки в суде: одними читал, другими вдаль смотрел, когда кого-то слушал. Видела, как по лестнице спускался или поднимался – все время вниз смотрел, словно боясь оступиться… А на свиданиях отвечает одно: «Нормально все. Не жалуюсь».
В общем, тема здоровья обсуждению у Ходорковского не подлежит. Для него, говорит он, это, конечно, важно… но, в общем, не важно.
А нам не так уж важно, под каким предлогом сажали Ходорковского в карцер, – важно то, что карцеры и ШИЗО были одной из главных «подлянок» ему со стороны администрации колонии и СИЗО. Правда, и предполагать не могла эта администрация и те, кто за ней стоял, какую пользу приносила Ходорковскому эта «подлянка»…
Но сначала – о «причинах». Как я уже писала, «причины» для выдворения его в карцер находились всегда, и всегда их было пруд пруди, на разный манер, подбор и крой. Главное – каждый раз эти карцеры были приурочены к торжественным датам его жизни. 12 суток карцера за публикацию в Esquire дают прямиком день в день, когда его родители справляли золотую свадьбу. Или к его дню рождения (26 июня) в тумбочке якобы находят какой-то условный лимон, и Ходорковский получает 10 суток ШИЗО. Был лимон, не было – не важно. Главное – не забыть о «подарке».
– Самое большое время, проведенное в карцере? 15 суток сидел, – пишет мне Ходорковский. – А еще так называемое безопасное место – тот же карцер, но койка не пристегивается к стене, – 30 суток сидел. Потом оказалось, что меня туда засунули, так как какой-то провокатор в «Новую газету» приходил, про «побег» рассказывал.
Или его сажали в карцер перед заседанием суда, где будет
Тюремная администрация не догадывалась, а если бы рассказали – не поверила бы, – что карцеры были для него дополнительным стимулом.
Потом получит карцер ровно за шесть дней до рассмотрения кассационной жалобы на отказ в этом УДО – тот, самый карцер, за диалог в Esquire с Акуниным…
Но не догадывалась тюремная администрация, а если бы рассказали – не поверила бы, – что карцеры были для него дополнительным стимулом. Потому что в карцере работал как никогда больше и плодотворнее, чем где бы то ни было. Да и потом Ходорковскому в какой-то степени нравился этот экстрим и драйв – когда обстоятельства работают настолько против тебя, что терять уже нечего. Никакого самомазохизма. Просто «чем жестче внешняя обстановка, тем мне лично лучше. Удобнее всего работать в ШИЗО, где появляется ощущение прямого, непосредственного противостояния враждебной силе. В обычных, по здешним меркам, условиях поддерживать мобилизацию тяжелее…» [22]
22
Из переписки Ходорковского М. Б. и Улицкой Л. Е. «Улицкая – Ходорковский. Без протокола», «Новая газета» № 100 от 11 сентября 2009 г.
Карцер – помещение крошечное, не больше 2–3 квадратных метров, располагается либо на первом этаже, либо в подвальном помещении, с низким потолком, бетонным полом и нарами, пристегнутыми к стене. Отстегиваются только на ночь. Весь день заключенный либо стоит, либо сидит на полу…
Ходорковский из тех, у кого чем хуже обстоятельства, тем мозги работают лучше.
В карцере он остается один на один с собой. Прогулка раз в день – 30 минут. По логике тюремной администрации, в такие моменты у зэков должна ломаться психика и все такое. Ведь карцер – это, по сути, последняя черта, ниже в тюрьме упасть нельзя. И ему постоянно делали так, чтобы он падал ниже, ниже, ниже… А в случае Ходорковского цель тюремной администрации и тех, кто за ней стоял, само собой, понятно, заключалась еще и в том, чтобы раз и навсегда покончить с этой его кипучей неутихающей деятельностью. Отбить интерес, дать по рукам, пресечь… Чтоб больше не хотелось. А вот Ходорковский так не считал. Ему нравилось оставаться один на один с собой. Да, переписка, свидания (кроме свиданий с защитой), посылки, передачи – все это на время карцера запрещалось. Но зато книги, тетради, ручки… – какое счастье, что это разрешалось…
– Карцер – это время для размышлений, – объясняет мне Ходорковский. – У меня сразу рабочее настроение. Пишу, помимо того, что, как обычно, читаю. С движением – проблема. Места мало. Но терпимо. Теперь же голодом не морят, и в «холодную» бросают только пьяных и обкуренных. А так – обычная тюрьма. Правда, если спина устала, полежать можно только на полу. Но это мелочи.
У одних мозги в стрессовой ситуации работают лучше, у кого-то наоборот. Ходорковский из тех, у кого чем хуже обстоятельства, тем мозги работают лучше. Более того – оказываясь в карцере, он испытывал странный драйв, мозг в экстремальных условиях, в состоянии стресса, работал быстрее, четче, без осечек, все чувства обострялись, и само собой страх, если он и был, отходил…
Если колонию он любил (если такие места вообще можно любить) за то, что там из-за занятости на работах не было времени думать, когда в голову лезли всякие удручающие мысли, то карцер и ШИЗО любил за то, что думать там как раз можно было сколько влезет. Только думать не на тяжелые темы – удручающие мысли он «приучил» не вылезать, – а о новых идеях, планах, задумках, проектах… И без того на зоне фонтанирующий идеями, в обстановке стресса он фонтанировал этими идеями в разы активней. И сидя в карцере, уже знал, что по выходу из него надо написать, какие задания раздать адвокатам, какие идеи предложить тому-то и тому-то…