Заколдованная Элла
Шрифт:
Я оторвала полстраницы и сочинила обещанную записку от самой себя — уже своим собственным почерком.
Это первые строки, которые я пишу в роли замужней дамы. Вы знаете моего мужа, но имени его я писать не буду — скажу лишь, что он очень стар, очень богат и живет далеко от Фрелла. И очень глуп, раз назвал меня своей невестой. Настанет день — а он настанет довольно скоро, — когда я стану единоличной хозяйкой огромного поместья. Писать вам я больше не буду, вы сами меня заметите.
Гнев Чара на учителя покажется сущим пустяком по сравнению с тем, что с ним будет, когда он прочитает эти строки. Он возненавидит меня на веки вечные.
Утром Мэнди отправила мое послание — думала, это обычное письмо. Я не говорила ей, что Чар сделал мне предложение: вдруг она решит, что я должна была согласиться? Я-то, конечно, поступила правильно, тут и сомневаться нечего, но отговорить меня сейчас было бы проще простого.
Едва Мэнди ушла с письмом, я рухнула перед очагом и расплакалась. Через полчаса она вернулась — а я все не могла успокоиться.
Она обняла меня:
— Родная, что стряслось?
Несколько минут я от рыданий не могла произнести ни слова. Когда же мне удалось взять себя в руки, я все ей рассказала.
— Я правильно поступила? — выдавила я в конце.
— А ну-ка, за мной, госпожа! — Мэнди схватила меня за руку и поволокла в свою комнату — в коридоре мы повстречались с несколькими слугами. Добравшись до места, Мэнди затворила дверь и повернулась ко мне. — Госпожа, ты все сделала правильно. А теперь я тоже намерена все сделать правильно — давно пора. Спрячься за занавеску, мое солнышко.
Я помедлила, сопротивляясь порыву послушаться.
— Зачем?
— Я собираюсь поквитаться с Люсиндой по полной. И хочу, чтобы ты все видела, но не хочу, чтобы она видела тебя.
Я спряталась.
— Люсинда! Ты мне нужна!
По комнате разлился аромат сирени. Я едва не ахнула. Сквозь грубую домотканую занавеску был виден силуэт Люсинды.
— Вот уж и не чаяла дожить до того дня, когда меня вызовет домовая. Я в восторге. Чем могу помочь, милочка:
— Я тебе не милочка. — Мэнди вздохнула. — Но ты угадала. Мне нужна твоя помощь.
— Обожаю помогать!
Пользуясь тем, что меня никто не видит, я скорчила ей рожу попротивнее.
— Я с самого бала фей собираюсь с духом, все хочу с тобой словечком перемолвиться.
— Только попроси, и все будет!
Голос у Мэнди стал грустный.
— На балу я поспорила с Кирби.
— Ах, ну зачем же? Вот я никогда ни с кем не спорю.
— А мне случается. Мы поспорили о тебе. Кирби говорит, надо посоветовать тебе самой испытать, каково быть белкой и каково всех слушаться. Если ты по-честному попробуешь пожить так сама — три месяца белкой, три месяца в послушании, — то поймешь наконец, хороши твои дары или нет.
— Мне нет нужды испытывать на себе собственные дары, я и без того знаю — они великолепны!
— Вот
Люсинда исчезла. Наверное, жутко разозлилась на Мэнди и не хотела продолжать разговор, решила я. Но тут Мэнди рассмеялась:
— Не забудь потом побыть послушной, крошка. На тебе орешек. Я отправлю тебя в уютный парк.
Пауза.
— Выходи, госпожа.
— Она правда превратилась в белку?! — робко спросила я, высунувшись из-за занавески.
— Правда-правда! — Мэнди все хохотала.
— По-твоему, это ее чему-нибудь научит?
— Если нет, значит она даже тупее, чем я думала.
— А вдруг ее кто-нибудь съест?!
— Жаль мне того хищника. — Она хихикнула в кулак. — Живот у него разболится — просто ужас.
— А если она все поймет, то отберет дары?
— Может, да, а может, и нет. Я хочу положить конец ее проказам. А свое проклятие ты попробуй снять самостоятельно.
— Но если она поймет, как заблуждалась, то захочет разрушить чары!
— Возможно. Но это опять будет колдовство по-серьезному. — Мэнди прижала меня к себе. — Ох, лапочка, я-то знаю, что делает с тобой ее ворожба!
Я высвободилась:
— Ничего ты не знаешь! Все твердишь про колдовство по-серьезному, а сама только что взяла и вызвала Люсинду!
— К твоему сведению, госпожа, между собой мы, феи, сообщаемся безо всякого серьезного колдовства!
— Не называй меня госпожой, ты называла так маму!
— Теперь ты тоже госпожа. Если бы ты подумала только о себе и вышла за принца, кому-нибудь обязательно пришло бы в голову навредить и ему, и Киррии, тут к гадалке не ходи. Лапочка моя, ты настоящая героиня.
— Лучше бы мне быть его женой, чем героиней! — Я бросилась поперек Мэндиной кровати и снова разревелась.
Мэнди села рядом и стала гладить меня по спине, приговаривая:
— Прелесть моя, солнышко мое, госпожа моя. Может, все еще и уладится. — Она пересела поближе. Раздался шелест, и Мэнди воскликнула: — Ой, что это? Совсем забыла! Когда я отправляла твое письмо, тебе пришло другое. — И она вытащила из кармана фартука письмо.
Я вскинулась.
— Другой почерк, не принца, лапонька.
Мне писал отец — что домой он не вернется. Ему было горько слышать, что меня сделали служанкой, но не настолько, чтобы вернуться и попасть в когти своей ненавистной, пусть и горячо любимой жены. Он писал: «Если я найду тебе мужа, чье состояние покажется мне достаточно солидным, он избавит тебя от моей Ольги. А до тех пор, прошу тебя, побудь еще немного храброй девочкой, достойной дочерью своего отца».
Я рухнула обратно на постель — меня разбирал истерический хохот. Отцовскими стараниями в моем письме к Чару не будет ни слова неправды. Отец выдаст меня за древнего старика, который скоро умрет и оставит меня сказочно богатой. Ну и поворот! У меня перехватило горло. Слезы ручьем текли по лицу, и я сама не понимала, смеюсь или плачу.