Заколдованная Элла
Шрифт:
Через три дня после отъезда Чара отец тоже уехал — опять по торговым делам. Перед тем он поговорил со мной с глазу на глаз в маленькой гостиной, которую он превратил в свой кабинет.
— Я уезжаю в полдень, — сказал он. — Хвала небесам, фея оставила мне свободу воли и здравомыслие и я в состоянии уехать, хотя буду тосковать по моей Ольге каждую секунду. Ничего себе дар! Если бы я мог взять нож и вырезать кусок сердца, который принадлежит жене, я бы взял и вырезал! — И он потрогал кинжал в ножнах на поясе.
Нипочем не поверю:
— Почему ты оставляешь меня у них? — спросила я.
— А куда тебе деваться? Из пансиона ты сбежала, а здешнее общество лучше того, в какое ты попадешь, если поедешь со мной. Себя я тоже имею в виду. Не вздумай снова убегать.
— Твое общество мне нравится больше. — Это была правда: в отце сохранилась хоть капля искренности, а в Хетти и мамочке Ольге ее не было ни на грош.
— Ты мне льстишь. Ну, подойди, поцелуй отца на прощание.
— До свидания.
— Я буду скучать по тебе, дитя мое. — Он поцеловал меня в лоб. — Предпочитаю любить жену на расстоянии. Вернусь не скоро.
— Мне все равно.
Оказалось, не все равно.
Не успела отцовская карета скрыться из виду, как мамочка Ольга проглотила слезы и приказала лакею перенести мои пожитки в каморку в крыле для слуг.
Это была скорее тюремная камера, чем комната, — с крошечным оконцем и без камина, и места в ней хватало только для шкафчика и соломенного тюфяка на полу. Близился декабрь, и в комнате было холодно. Зимой она превратится в ледник.
Когда вещи перенесли, мамочка Ольга послала за мной. Она была в задней гостиной, выходившей в сад; Хетти с Оливией пристроились рядышком. Я опустилась на стул у дверей.
— Элла, сидеть в присутствии своих благодетельниц невежливо.
Я не шелохнулась.
— Да как ты!.. — зашлась мамочка Ольга.
— Элла, встань, — скомандовала Хетти.
Несколько мгновений я боролась с собой, но потом поднялась.
Хетти обняла меня за плечи.
— Мама, Элла будет послушной девочкой. Элла, скажи маме, ты будешь слушаться?
— Да, конечно, — промямлила я, со всей силы наступая ей на носок острым каблуком.
Хетти взвизгнула от боли.
— Что все это значит? — вопросила мамочка Ольга.
— Это значит, мама, что Элла всегда делает то, что ей велят. Не знаю почему, но так и есть.
— Правда?
Хетти кивнула.
— А меня она тоже будет слушаться, да? — осенило Оливию.
— Элла, хлопни в ладоши три раза, — велела мамочка Ольга.
Я вцепилась в юбки, вытянув руки по швам.
— Нужно подождать, — пояснила Хетти. — Она пытается сопротивляться. Смотри, стала вся красная.
Я трижды похлопала в ладоши.
— У меня очень умная дочь! — И мамочка Ольга улыбнулась Хетти.
— Такая же умная, как и красивая, — сказала я.
Обе хотели что-то ответить и растерянно осеклись.
— Хетти некрасивая! — заявила Оливия.
Мамочка Ольга позвонила
— С этой минуты Элла одна из вас, — сообщила мамочка Ольга. — Научите ее, как быть хорошей служанкой.
— Беру ее в помощницы, — тут же сказала прачка.
Я едва не вскрикнула. В первый же день в доме мамочки Ольги прачка подбила глаз горничной.
Тогда подала голос Мэнди:
— Мне нужна судомойка. Девочку я знаю. Она упрямая, но учиться умеет. Ваше сиятельство, позвольте мне ее взять.
Мамочка Ольга питалась Мэндиными деликатесами со дня свадьбы, и порции все росли и росли. Пожалуй, сейчас она уже созрела до того, чтобы выдать Мэнди пятьдесят судомоек, лишь бы ей угодить.
— Неужели тебе нужна эта упрямица?
— Я ее беру, — сказала Мэнди. — Сама она ничего для меня не значит, но я любила ее мать. Я научу ее стряпать, а ваше сиятельство — чему душа пожелает, но чтобы никто ее пальцем не трогал, если ваше сиятельство понимает, о чем я.
Матушка Ольга выпрямилась во весь рост и во всю ширь:
— Да ты мне угрожаешь, Мэнди!
— Как можно, сударыня. У меня и в мыслях не было. Я дорожу своим местом. Просто, видите ли, все лучшие повара и кухарки в Киррии — мои друзья, и случись что с девчонкой, прямо и не знаю, кто будет для вас готовить…
— Я не позволю ее баловать.
— Баловать? Да я задам ей столько работы, сколько она в жизни не делала, а за это у вас будет хорошая кухарка.
Отказаться от такого предложения было невозможно.
Ближе к полудню на второй день моей работы к нам в кухню заявилась Оливия.
— Я голодная, — заявила она, хотя после завтрака прошел всего час. — Сделай мне гоголь-моголь.
Мэнди начала отмерять ингредиенты.
— Нет, пусть Элла сделает. — И встала у меня над душой, глядя, как я взбиваю белок. — Разговаривай со мной.
— Что мне тебе сказать?
— Не знаю. Что хочешь.
Я рассказала ей сказку про горбоносого принца, который влюбился в курносую принцессу. Сказка была и смешная, и грустная, и я любила ее рассказывать. Мэнди, занятая стряпней, вздыхала и хихикала в нужных местах. А Оливия просто молча слушала, неотрывно глядя мне в лицо.
— Еще расскажи, — потребовала она, когда я объявила, что вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец (иначе она, подозреваю, не поняла бы, что сказка кончилась).
Я рассказала «Красавицу и чудовище». Во рту пересохло. Я налила себе воды в чашку.
— Дай мне тоже, — сказала Оливия.
Я налила и ей. Неужели мне всю жизнь придется удовлетворять ее… ее… ее аппетиты?!
— Еще сказку, — сказала она, допив. И повторила это и после «Рапунцель», и после «Пряничного домика».
Но после легенды о царе Мидасе я опередила ее и спросила, понравилась ли ей сказка.