Заколдованная рубашка

Кальма Н.

– Ты... мерзкий насмешник, циник, ироник...
– начал Александр и вдруг с внезапным порывом чмокнул Льва в щеку.
– Знаешь, я очень горд и рад, что ты называешь меня другом!
– закончил он.

– Ну спасибо, - тихонько сказал очень довольный Лев.
– Знаешь, хотя ты и бранишь меня циником, а я верю в людей и верю в нашу дружбу.
– Ему, видимо, хотелось вернуться к давешнему разговору.
– Да, ты мне еще не сказал, случалось ли тебе играть в путешествия.

Александр покачал головой, и теплые капли с его волос упали на лицо Мечникова.

–

Нет, Левушка, не приходилось, - сказал он каким-то тусклым голосом.
– Ведь у меня, по правде говоря, и детства-то не было.
– Он чуть помолчал.
– Ведь вы, наверное, знаете...

– Знаешь, - тотчас же поправил его Лев.

– Что? Ах да, ведь мы же теперь на "ты", - спохватился Александр. Он под плащом пожал руку Льва горячей рукой.
– Какой же ты хороший, Левушка! Ведь за мою жизнь по-настоящему ласкова со мной была одна только няня Василиса, а гуманен - мой гувернер-швейцарец. Матери своей я не помню, а отец...

Лев почувствовал, как при слове "отец" плечи Александра дрогнули, будто его зазнобило.

– Ну полно, полно, брось, забудь, - поспешно заговорил он.
– И бога ради, прости меня за мои никчемные воспоминания. Сам не знаю, почему вдруг такой стих нашел.

– И прекрасно, и отлично, что нашел!
– пылко возразил Александр.
– Я вот тоже недавно вспоминал, как мы с тобой познакомились в Новый год у Дреминых на Васильевском. Помнишь?

– Неужто это было только в Новый год?!
– искрение удивился Мечников.
– Подумать только! Всего пять месяцев с небольшим прошло, а кажется - протекли годы... Петербург, снег, студенты - как давно все это было! Ты скучаешь по России?
– неожиданно спросил он.

– Не скучаю, это не то слово, - отвечал Александр.
– Я раньше не понимал, когда говорили, что у кого-то тоска по родине. А теперь иногда, как вспомню нашу псковскую деревню, запах скошенных лугов или как я катался зимой на коньках на пруду, так прямо сердце замрет... А вот есть же такие люди, как этот Датто, - задумчиво продолжал Александр. Изменник. Предатель. Что может быть страшнее! И какая страшная должна быть жизнь у такого человека, - сказал он, снова зябко подрагивая.

– Он плохо кончит, я уверен, - отозвался Мечников.
– Ах, Саша, как мне хочется записать все, что было с нами в этой экспедиции! И про Датто и про наших друзей...

– Ну разумеется, ты непременно должен записывать все-все!
– подхватил Александр.
– Ты только представь себе: вот будущий историк берется написать о Гарибальди, о его походах, и вдруг находка - записки очевидца! И не просто очевидца, а очевидца просвещенного, умного, одаренного многими талантами...

– Ну, уж ты выдумаешь!
– пробормотал донельзя польщенный Мечников.

– Нет, нет, я правду говорю, - настаивал Александр.
– А как такие записки пригодятся нашим, в России, ты только подумай!
– Он вдруг остановился, схватил друга за руку.
– Послушай, а может, пока мы здесь воюем, там, у нас, уже освободили крестьян и наступила новая жизнь?
– Он с трепетом ждал ответа Мечникова.

Лев покачал головой:

–

Вряд ли. Мы услышали бы об этом. Ведь Гарибальди получает депеши, он непременно сказал бы нам. Ведь он всегда интересуется тем, что делается в России.

Александр понурился.

– Да, да, я и не подумал об этом... Ах, как мечтается иногда об этой новой жизни! Наверное, мой гувернер месье Эвиан был прав, когда говорил, что я всю жизнь буду стремиться к недостижимому.
– Он вздохнул.
– А помнишь, Левушка, как ты иронически осматривал меня, когда у Дреминых я выскочил и предложил себя в товарищи? Ты тогда не верил, что я могу быть тебе хорошим, настоящим товарищем? Ведь правда, не верил?

– Нет, я сразу, как только ты мне руку протянул, поверил в тебя, проникновенно отвечал Лов.
– А ты не жалеешь, что поехал со мной, с таким авантюрным бродягой?

Вместо ответа Александр только крепче сжал пальцы Мечникова.

– Можно мне спросить у тебя одну вещь? Ты не обидишься?

– Я на тебя никогда и ни за что не обижусь, - тихо отозвался Лев.

– Тогда скажи мне: Наташа Осмоловская любит тебя? Впрочем, нет, нет, это я глупо спросил, - опять перебил себя Александр.
– Даже слепой увидел бы, что она тебя любит. Но ведь ты-то ее не любишь?

– Нет, не люблю, - твердо отвечал Мечников.

На минуту под плащом все затихло.

– Бедная, бедная Наташа!
– наконец чуть слышно пробормотал Александр.

И такую печаль услышал Мечников в этих словах, что понял: это себя самого пожалел Александр.

Он спросил осторожно:

– Ты... еще не остыл? Еще помнишь? Думаешь?

Александр встрепенулся.

– Как, значит, ты знал?
– Он весь запылал.
– Неужто ты полагаешь, что я могу когда-нибудь забыть, остынуть?! Это уж до самой смерти. А может, и после смерти я буду любить ее.
– И такой веры, такой глубокой серьезности были исполнены эти слова, что Лев не решился даже улыбнуться.

– Она, верно, приедет сюда, когда мы возьмем Палермо, - лихорадочно продолжал Александр.
– Она как-то обмолвилась, что мечтает повидать свободную Сицилию, если Гарибальди победит. И знаешь, о чем я иногда думаю?
– спросил он вдруг.

– О чем?

– Я думаю, что должен совершить что-то в ее честь. Что-нибудь очень трудное. Такое, что требует большой смелости, силы, выдержки. Чтоб стать достойным встречи с нею.

Мечников про себя умилился и поразился горячему порыву друга.

– О, да ты из породы рыцарей, - сказал он чуть насмешливо, чтоб охладить Александра.
– Подвиги в честь прекрасной дамы?

– Нет, Левушка, ты меня не собьешь, и ты, пожалуйста, пожалуйста, не смейся!
– все так же серьезно сказал Александр.
– Я здесь потому, что хочу свободы для Италии. Для этой же свободы трудилась, рисковала собой и моя, как ты говоришь, "прекрасная дама". И мне не хочется отстать от нее.

– Прости меня, друг мой, я не хотел тебя высмеять. Даю тебе честное слово, - смиренно сказал Лев.
– Но ты знаешь меня и мой язык: никогда не могу утерпеть, чтоб не поддразнить тебя немножко.