Заколдованная рубашка
Шрифт:
Темная полоса кустарника постепенно поредела, белый щебень все гуще усеивал тропинку, и, наконец, на уступе горы показалось несколько прилепившихся к скалистому склону хижин. Хижины были совсем крохотные, с покатыми черепичными крышами, которые уже позеленели от времени, с оконцами, выглядывающими где-то из-под самых крыш. Из нескольких труб над хижинами шел дымок, но над трубой той хижины, к которой Николо подвел своего спутника, дыма не было. Они перешагнули через темный порог и очутились в полнейшей тьме, потому что стемнело уже и на воле, а здесь, в доме, не было
– Мама!
– окликнул с порога Николо.
– Ты спишь?
Кто-то зашевелился в углу, зашуршала солома, чиркнула спичка, и маленький желтый огонек затрепетал и отбросил большую тень на беленую стену.
Николай увидел масляную коптилку, потом держащую эту коптилку темную жилистую руку, потом блестящие болезненные глаза, устремленные, казалось, прямо ему в душу.
– Кто с тобой?
– спросил низкий, с придыханием голос.
– Кого это ты еще привел?
– Это русский, мама, - оробев, отвечал Николо.
– Его зовут, как и меня, Николай, ты понимаешь? Я нашел его наверху, когда искал Моретту. Он сбежал от фашистов, я его видел там, в Сан-Капеле. А теперь он от них сбежал.
Мальчик старался говорить непринужденно, но чувствовалось, что ему не по себе.
– Спятил ты, что ли?
– резко сказала мать.
– Хочешь, чтоб всех нас расстреляли, чтоб спалили наш дом? Ну-ка, вспомни, что сделали с семьей Гарроне, когда у них нашли чужого солдата!.. Ты хочешь, чтоб и с нами было то же? Дай ему хлеба, если хочешь, и пусть идет на все четыре стороны! Она отчаянно закашлялась, но ее горячий взор не отпускал русского, держал его на прицеле.
– Что ты говоришь, мама!
– вдруг так и взвился Николо.
– Ты подумай сама, что ты мне велишь делать! Выгнать этого несчастного парня, который ни слова по-нашему не знает, выгнать ночью, в холод, в горы! А фашисты?! Да они тут же его схватят, даже если он выживет в голоде и холоде! А если нашему Микеле придется вот так же спасаться от врагов и кто-нибудь, как ты, выгонит его вон?..
– О, Микеле... Микеле...
– простонала мать.
– Вот видишь, ты об этом не подумала, - горячо продолжал мальчик. Ты не бойся, ничего нам за него не будет. Я его так спрячу, что никто его не найдет. А потом мы позовем дядю Пьероне и спросим его, что даже говорит по-русски. Пускай он с этим парнем поговорит. И пускай посоветует, что с ним делать дальше.
Больная направила на сына свет своей коптилки.
– Ты мастак говорить, Николо, - сказала она не то брюзгливо, не то с удовольствием.
– Точь-в-точь как твой покойный отец. Ну, смотри, парень, пропадем мы все из-за твоего русского. И куда ты его запрячешь, хотела бы я знать?
– Об этом уж ты не тревожься, - с живостью отвечал очень довольный Николо.
– В случае чего, я засуну его в скалы. Там-то его уж никто не найдет.
– Ну, гляди, гляди, - пробормотала больная.
– Да дай ему чего-нибудь пожевать. В шалаше Анна оставила для тебя немного минестрины. Поделись с твоим русским.
И снова Николай увидел пронзительные, как у птиц, глаза, которые оглядывали его с головы до ног.
Пока
Пол был земляной, обстановка самая простая и грубая: стол, несколько соломенных стульев, самодельный шкаф. В углу нечто вроде деревянной кровати, широкой и низкой, с кучей покрытых попоной сухих листьев. Больная лежала на этом ложе, закутанная в потрепанное одеяло.
Николай видел, что она недовольна его приходом, и догадался, что мальчику попадает из-за него.
Он немного подумал и направился к двери.
– Ты куда?
– вцепился в него Николо.
– Николай, ты с ума сошел! Хочешь опять попасться фашистам? Вот видишь, мама, он все понял!
– с упреком сказал он матери.
– Понял, что ты хочешь его прогнать, и сам хочет уйти.
– "Понял, понял"!
– пробормотала больная, а сама все шарила и шарила на полке возле кровати. Наконец она нашарила что-то завернутое в чистую тряпку и поманила к себе русского.
– Вот, возьми на ужин, - сказала она, подавая ему круглую головку сыра.
– Это хороший сыр, я сама его делала, когда была здорова.
Она вдруг усмехнулась и шлепнула Николая по протянутой руке. И Николай понял, что теперь ему уж никуда не надо идти: его здесь приняли.
Николо вытащил из-под кровати какой-то сундучок, вынул старый черный плащ.
– Вот тут лежат вещи Микеле. Я дам тебе его плащ, тебе будет тепло, как под одеялом.
Он повел Николая в соседнюю пристройку, нечто вроде шалаша, крытого соломой и прилепившегося к каменистому склону горы. Внутри была комната с земляным полом, железной кроватью и тюфяком, набитым сухими кукурузными листьями. У задней стены были горой навалены такие же листья. Николо чуть отодвинул их, и открылась глубокая ниша, ведущая под скалу.
– В случае чего спрячешься здесь. Тут тебя никто не найдет, - сказал мальчик, показывая Николаю это убежище.
Посреди шалаша стоял треножник с закопченным чугунком. Под треножником тлел огонь, и горький дым подымался вверх, в дыру, проделанную в крыше.
– Ну, давай поужинаем, а потом спать. Я совсем измотался с этой проклятой Мореттой!
– сказал мальчик, усаживаясь на деревянный чурбан у очага.
– Вот попробуешь нашей минестрины.
Он дал Николаю ложку, и оба молча и жадно принялись глотать вкуснейшую в мире, как показалось беглецу, похлебку из хлеба и фасоли.
Потом мальчик отправился задать корм Моретте, а Николаю указал на тюфяк, набитый листьями.
И вот шуршат сухие листья, пахнет горьким дымом, чуть доносится голос Николо, уговаривающий корову, а Николай Дремин, ленинградец, бывший студент-медик, не то грезит, не то вспоминает что-то. Ему бы подумать о себе, о своей дальнейшей участи, а он думает совсем-совсем о другом. Где он видел такую вот хижину с черепичной кровлей, каменную изгородь, горбатые спины гор на заднем плане? Так знакомы эти белые камни, зеленые лысины пастбищ, пенистый горный ручей, прыгающий по камням! Где же? Где?