Заколдованный участок
Шрифт:
Удивительная штука психология, но мы сейчас с вами узнаем кое-что не менее удивительное о том, как с нею бороться.
Куропатов пришел к Мурзину – не насчет выпить, заметьте себе, а насчет работы.
Не увидев его в привычном месте, в саду, окликнул:
– Саша, ты где? Александр Семенович! Дело есть, на заводе с проводкой что-то, работа стоит!
Из окна выглянула Вера.
– Не кричи, нет его.
– А где он?
– Шут его знает, сама искала. В город вроде не собирался.
Куропатов,
– Миша! Михаил!
Он пошел на голос и увидел приоткрытую дверцу погреба. Оттуда глядели глаза Мурзина, который манил друга к себе.
Куропатов спустился.
Мурзин торопливо закрыл за ним дверь.
При свете тусклой лампочки Куропатов увидел, что погреб обустроен странным образом: обложен мешками, как дзот, везде прикреплены какие-то решетчатые пластинки.
– Это от аккумуляторов, – объяснил Мурзин. – Свинцовые. Свинец даже от радиации защищает, между прочим.
– Ты что, к ядерной войне готовишься?
– Очень смешно! – обиделся Мурзин. – Не знаешь, что происходит? Савичева зомбировали, Суриков тоже лежит, насквозь закодированный. Взялся за дело психотерапевт чертов! Ходит и посылает импульсы! Ты еще ничего не чувствуешь?
– Вообще-то есть что-то, – тут же почувствовал Куропатов, хотя до этого был в норме.
– Выпивать сегодня не пробовал?
– Как-то не тянет. Я же не каждый день пью.
– Вот! Уже действует!
– Ты думаешь? А как он это – без спроса?
– Ха! А когда нас о чем спрашивали? Ну-ка, попробуй! – Мурзин налил Куропатову вина на донышко стакана. – Я понемногу, а то как бы чего не было. Пробуй.
Куропатов осторожно взял стакан.
– Вот ё... Даже боязно...
Он понюхал, чуть-чуть отпил. Еще чуть-чуть. Допил до конца.
– Ну? – пытливо спросил Мурзин.
– Что?
– Не тошнит?
– Да вроде нет...
– Значит, еще не облучился. Или небольшую дозу поймал. Ничего, меня живым не возьмут! Тут у меня и продукты, и всё остальное. Продержусь!
– Раз такое дело, я с тобой останусь, – решил Куропатов. – Наливай!
И два друга принялись отражать невидимую психологическую атаку.
Они отражали невидимую атаку, а психологическая жизнь закодированного Савичева становилась все сложнее.
Вот жена принесла ему курицу: зарубить для супа.
Дело обычное, Савичев взял топор, положил куриную голову на колоду, взмахнул топором – и задумался. Надолго.
– Ты чего? – спросила Татьяна.
– Она же живая.
– Ясное дело. И свинья вон живая в хлеву, а тоже к осени зарежем, как и раньше резали. Сало будет, Ольге пошлем.
– Свинья? – Савичев посмотрел в сторону хлева, где слышалось похрюкивание. И выпустил курицу из рук, та побежала по двору, хлопотливо кудахча и маша крыльями.
А Савичев молча пошел со двора.
– Ты куда?
Он не ответил.
Через некоторое время он навестил Сурикова. Тот полулежал на постели, глядя телевизор. Ему стало получше, хоть еще и не совсем хорошо. Как всегда в таких случаях, он цедил
– Привет, – вошел Савичев. – Куришь?
– Противно, а курю, – отозвался Суриков. – Нарочно курю! Меня голыми руками не возьмешь! Вот оклемаюсь, пойду к этому психиатру, он мне ответит! Несанкционированные действия, вот как это называется! Да лучше я сдохну, чем кому-то подчинюсь!
– Сдохнуть не проблема. Зачем жить, вот вопрос, – Савичев сел у окна, помахивая рукой и отгоняя дым от лица.
– Это ты к чему? – насторожился Суриков.
– Да всё к тому же. К тому, что вот рубим мы деревья, что-то строим, заводим скотину, потом ее режем, жрем... Для обеспечения жизнедеятельности. А зачем нам сама эта жизнедеятельность? Что мы такого сделали – для души?
– Для чьей?
– Да хотя бы для своей. Ну, проживем мы с тобой еще десять лет или двадцать. Что изменится? Ни-че-го! Понял меня? Нам даже вокруг поглядеть некогда. Осмыслить. Почувствовать. Я вот в городе шурину хвастал: у нас, говорю, Кукушкин омут, говорю, место страшной красоты, там, говорю, молиться можно, храм природы! А сам в этом храме лет десять уже не был.
Суриков затушил окурок и пригляделся к Савичеву.
– Слушай, Савичев, ты знаешь, ты, пока не поздно, езжай в город к серьезному специалисту. Пусть он тебя перекодирует. Ты же заговариваться начал!
– А я думаю, Нестеров меня не закодировал, – продолжал умствовать Савичев. – Он меня раскодировал. А вот жил я до этого точно как закодированный. Родился, бегал по улицам, в армии служил, вернулся, женился, Ольгу мы с Татьяной родили, замуж выдали. И все как на автомате, понимаешь? И я ни разу себя не спросил: зачем?
– Все люди так живут! – объяснил Суриков.
– Согласен. А зачем?
Суриков подумал. Выключил долдонящий телевизор. И сказал:
– Вообще-то я тебя понимаю. Я вот помню: в армии тоже. Стою на посту у складов. Один. Стою час, второй. И вползает мне в голову мысль, вот как у тебя сейчас: а зачем я тут стою? Кому это надо? Какой в этом человеческий смысл? Никакого! Тем более что никому в те склады лезть было не надо, оттуда начальство среди дня легально всё воровало. Но поставили – стою. Начал дальше думать. И понял, что так оно и будет: куда меня жизнь поставит, там и буду стоять. И такая взяла тоска! Хорошо, что скоро сменили. Думаешь, почему в армии солдаты именно на посту стреляются? Потому что они в одиночку стоят. А человека одного с самим собой оставлять нельзя. Он начинает про себя думать и черт знает до чего додуматься может. Эх, под такой разговор – да выпить бы! Может, попробуем?
– Нет. Ну, выпьем. А зачем?
– Полегче станет.
– Зато завтра опять плохо будет.
– Тоже правильно, – не мог не согласиться Суриков. – Вот тебе и жизнедеятельность. Куда ни посмотришь – тупик.
Куда ни посмотришь – тупик. Так оценивал свою прошлую и настоящую жизнь Нестеров, бродя у реки в смутном настроении. Тут его нашел Вадик, настроение которого было не лучше.
– Говорят, кодируете? Излучения посылаете? – с вызовом спросил он.