Заколка от Шанель

Андросова Ирина

Я хотела сказать, как думаю я, но Люська не дала мне и рта раскрыть.

– Тогда я машину не буду отдавать, сама еще на ней поезжу. Конечно, мне бы папа новую тачку купил, но я к этой как-то привыкла. Слушай, мы тут с Гариком так классно сидим, жалко, тебя с нами нет. Место такое гламурное, я тебя как-нибудь свожу. Так ты Аркаше передай, что я с машиной передумала. А как из пробки выберусь, может, в Зурбаган поеду, а может, к вам в Сивцев Вражек. Не знаю, еще не решила. Ну все, целую. Пока-пока.

И Люська дала отбой. А я, убирая телефон в рюкзак, злорадно сказала приплясывающему от нетерпения доктору Орлову:

– Аркаша, ты попал. Люська передумала менять «мазератти» на вакцину от укуса мухи-цеце.

Сосед побледнел как полотно, схватился за голову и со стоном «Что же она со мной

делает!» опустился мимо скамейки. Вот знаю, что у меня слишком доброе сердце, но ничего не могу с собой поделать. Вечно думаю о благе других в ущерб себе. Поддавшись внезапному порыву, я раскрыла рюкзачок и протянула доктору Орлову припрятанные на самое дно проводки, увенчанные датчиками. Ну да, я нашла их за диваном, когда пряталась в квартире Камальбековых. Честно говоря, я хотела прикарманить находку и смастерить из них крутой ремень, ну да ладно, что уж теперь об этом говорить, пусть забирает, пользуется.

Я, конечно, не хочу никого обидеть, но некоторым следует не затягивать и как можно скорее обратиться к психиатру. Вместо благодарности этот чокнутый Аркадий схватил меня за грудки, поднял в воздух и начал трясти, как сливу, приговаривая:

– И ты, мерзкая жаба, все это время молчала?

Да я вообще могла ему ничего не говорить. К тому же на моей стороне оказались все присутствующие. Мотаясь в руках хирурга-травматолога, я отчетливо видела, как дядя Веня строго посмотрел на дебошира и погрозил ему пальцем. Или это он мне погрозил? Федор наш Антонович покраснел и хрюкнул в рукав, участковый Свиридов протянул: «Ты же мужик, держи себя в руках», – а Матвей просто-напросто взял меня под мышки, дернул что было силы вниз, отчего хрустнула непрочная ткань моей джинсовой курточки, оставив пару пуговиц в руках Аркадия, и спрятал за себя.

– Ну, я с тобой еще поговорю! – сверкая глазами, заверил меня доктор Орлов и, убрав провода в кожаный портфель, с которым никогда не расставался, демонстративно отвернулся к окну.

Участковый майор Свиридов, перестав улыбаться и став серьезным, обвел нас всех торжественным взглядом и провозгласил:

– Ну а теперь, граждане-товарищи, поехали в Сивцев Вражек – кушать плов и слушать, как Равшан Зарипов убил Семена Камальбекова.

* * *

В Сивцевом Вражке нас ждал пир. Запах плова ощущался еще на подходе к дому, а в подъезде так просто валил с ног. Даже львы, застывшие у парадного, казалось, так и водят носами из стороны в сторону. Равшан проявил чудеса находчивости, сдвинул все столы и посреди кухни накрыл поляну. Подвязавшись полотенцем, он неторопливо переходил от холодильника к столам и обратно, раскладывая зелень, овощи и прочие припасы. Сразу было видно, что человек основательно готовился к приему гостей. И хотя меня всю дорогу прямо-таки распирало от любопытства, язык не поворачивался так вот в лоб спросить: «А ну-ка выкладывай, Равшанчик, за что ты убил Семена Камальбекова?»

И вот когда гости – то есть вся наша следственная группа, за исключением застрявшей в пробке Люськи, – расселись за столом, Равшан каждому наполнил тарелки пловом, а бокалы вином и встал, чтобы сказать тост.

– Друзья! – приподнятым голосом начал сосед. – Вы все стали мне как родные, да. Я собрал вас за этим столом, потому что в ближайшие десять лет нам не доведется свидеться. Сейчас мы будем веселиться, плов будем кушать, вино будем пить, плясать будем, а потом Федор-джан и Слава-джан поведут меня в тюрьму, потому что это я убил сына Ахмеда Камальбекова.

Дворник залпом осушил свой бокал и в гробовой тишине сел на место. А потом заговорили все разом. Громче всех возмущалась молдаванка Любаша.

– Да этого урода давно надо было прибить! Он к нам на рынок придет – ну чистый бай! Хозяин жизни! Ходит пузом вперед, задается! Москвич, да и только! А сам, между прочим, недалеко от нас ушел. Родом-то Сенька из одного с Равшаном кишлака.

– Это правда, Равшан? – удивленно спросил участковый Свиридов.

– Правда, да, – нехотя ответил таджик.

И стал рассказывать.

– Сначала Лейла была моя жена, – сокрушенно качая головой, говорил он. – Целый год была, пока к нам в кишлак не приехал Ахмед и не увез ее в Москву. Да. И здесь уже моя Лейла родила от Камальбекова сына Семена.

А сама стала угасать прямо на глазах. Я все видел, потому что я за ней в Москву перебрался. Все ждал, что моя любимая опомнится и вернется ко мне. Но Лейла стала совсем чудная, и глаза у нее стали, как у пастуха Максуда, который гашиш жует и телевизор в ковре смотрит. Я тогда подумал, что она наркоманка. Но Лейла говорила, что пьет лишь капли от нервов, вроде пустырника, который ей Ахмед настаивает. Большую бутыль сделал, чтобы Лейла не нервничала. Говорила мне, что к ней являются духи белых равнин. А когда она на моих глазах шагнула под грузовик, я жить не хотел. Да. Но не покончил с собой только ради ее сына Семена. Все думал после смерти Ахмеда: «Вот скажу Семену, что он мне как сын и будем мы вместе». Хотел сказать, но не решался. Не думал я сына Лейлы убивать, да так вышло.

Таджик тяжело вздохнул, вытер ладонью подозрительно блестевшие глаза, и продолжал:

– Я улицу мел около их дома, вдруг гляжу – выскакивает с черного хода девица, а в руках у нее сверток. Дай, думаю, проверю, все ли у Семена в порядке. Он бандит был, тут хорошего не жди. Ты, Слава-джан, сам это знаешь, – повернулся Равшан к участковому.

Тот согласно кивнул, и рассказчик повел повествование дальше.

– Иду по лестнице вверх, смотрю – дверь приоткрыта, да. Захожу – Семен лежит на диване. Думаю – мертвый, что ли? А он в руке тыковку маленькую держит, а сам спит. А потом гляжу – и не спит он, а вроде бы под кайфом. На меня сквозь ресницы смотрит, ухмыляется. Я тогда стал ему Омара Хайяма приводить в пример, достал из чехла и протянул нашу семейную реликвию – серебряный барбад, хотел сыну Лейлы передать талисман нашего рода, чтобы от зла его хранил, и говорю: «Что ж ты делаешь, сынок? Что же ты себя убиваешь? Вот возьми, это наследие наших предков, они тебе помогут шайтана в душе побороть». А он вскочил, совсем безумный стал, меня схватил за рубашку и стал трясти, и все поганый свой сосуд из тыквы мне в лицо сует и кричит: «Не смей называть меня «сынок», чурка ты нерусская! Вот наследие моих предков, отец мне, Ахмед Камальбеков, пыльцу райской бабочки оставил, и не суйся больше ко мне со своим гребаным Хайямом!» Не совладал я тогда с собой, по лицу сына Лейлы ударил, барбадом попал и щеку расцарапал. Да. А он, когда кровь увидел, совсем озверел, выхватил у меня семейную реликвию, бросил на пол и наступил ногой. А затем схватил с кресла провода с блямбами и стал меня ими душить. Я не смог стерпеть, и мы начали драться. Я провода отшвырнул куда-то далеко за кресло, поднял с пола свой амулет и думал, что сунул в карман. Да видно, в тот момент мимо положил. Потому что потом в кармане не нашел его. Да. А Семен размахнулся, чтобы меня ударить кулаком, и я его слегка лишь оттолкнул. Сын Лейлы пошатнулся, закачался, совсем плохо на ногах стоял, да. Упал он и головой об угол столика ударился. Так было, да.

Равшан помолчал, не поднимая глаз, глотнул из фужера с минеральной водой и тихо продолжил:

– А я поднял с пола адскую тыкву и хотел унести с собой и в мусор выбросить, чтобы никто больше ее не открывал и шайтана в мир не выпускал, да только плохо мне стало, да. Зашел я в туалет, и там окаянный этот сосуд у меня из руки и выскользнул. Я не стал его искать, скорее на воздух торопился. Совсем худо мне стало, да. Ведь это, выходит, я сына своей Лейлы убил. Умер он сразу. Не мучился. Так что, Федор-джан, сейчас праздновать будем, плов кушать, вино пить, а потом забирай меня в тюрьму. Не могу я груз такой на душе таскать. Если бы не я, сын Лейлы сейчас жив бы был...

– Да не был бы он жив, – нетерпеливо поморщившись, перебил Равшана доктор Орлов. И авторитетно добавил: – От передоза сынок твоей Лейлы загнулся, ага. Сердце не выдержало. Как врач тебе говорю.

– Не-ет, я все равно виноват, – не желая слушать доводы подкованного в медицине соседа, гнул свою линию дворник. – Саша-джан, – вдруг обратился ко мне таджик так неожиданно, что я вздрогнула и выронила вилку. – Саша-джан, ты береги мой серебряный барбад, я знаю, он у тебя. Мне дед его передал, чтобы я внукам своим завещал. Да видно, не будет у меня теперь уже внуков, так что наследие предков и отдать-то некому. А ты девушка хорошая, только сумасшедшая немножко, да. Так что пусть серебряный барбад будет у тебя.