Закон Долга. С востока на запад
Шрифт:
«А тебе зачем?»
«Понравилось», — честно ответил он.
Ира бросила взгляд на окно, которое уже было пустым, чуть покраснела и переключилась обратно на хозяина вечера.
— Ваше сиятельство, извините, а ещё ведь петь надо, да?
— После такого выступления мне кажется, что пение будет… Хочется осознать увиденное. Всё это так необычно, — задумчиво произнёс он и приглашающим жестом указал Ире на её место.
Она ещё раз улыбнулась и начала уже было обходить стол, когда в спину ей прилетел вопрос.
— Госпожа Ириан, но может, те, кого вы волею Сестёр взяли под опеку, согласятся выступить на нашем празднестве. Хотя я не настаиваю, ведь
Ира замерла. Он хочет, чтобы дайна-ви выступали? С чего бы вдруг, ведь он не скрывает неприятия! И почему такое ударение на слове «наши»? Хочет подчеркнуть, что дайна-ви отступники настолько, что им и закон не писан?
Её взгляд против воли метнулся к посольскому столу. Лэтте-ри вцепился в столешницу до белых костяшек, Линно-ри поджал губы, а Терри-ти уставился на Дринтаэцеля, широко распахнув глаза.
— Ваше сиятельство, но они же не способны! — подал голос кто-то из приближённых ставленника, чтобы ещё помнить, как того зовут.
Ира резко обернулась. Что?
— Что вы имеете в виду?
Ира чувствовала в этом обвинении куда больше, чем просто утверждение об отсутствии музыкальных способностей, но никто не спешил её просветить.
— Я объясню, Ириан, — сказал Альтариэн громко, но опустив глаза. — У эйуна есть… традиция. Скорее всего, на ваш взгляд, она покажется жестокой. Если военный трибунал приговаривает нашего преступника к казни или он попадает в плен и должен быть казнён, то… Умереть можно по-разному. Мы считаем, что есть смерть позорная, есть та, что сохраняет лицо. Мы принимаем приговор без стенаний, не говорим последних слов и не боимся класть голову на плаху. А ночь перед казнью сильный духом эйуна проводит в пении.
— В пении? Но зачем?
— Смертник, что не боится своей последней ночи, не тратит её на страх и сожаления, — это воин, сохранивший честь. А поющий последнюю песнь эйуна всегда наводит ужас на врага, потому что никто не способен остаться спокойным, видя подобную храбрость. У нас говорят так.
— А… при чём здесь…
— С того момента, как Ландариэль и Раметрия увели свой народ на Мрекское болото, никто и никогда не слышал, чтобы пленные… дайна-ви пели последнюю песню. Среди солдат до сих пор гуляют слухи, что сама Лайоли лишила их музыкального дара, свойственного любому из нашего народа. За отступление от Кодексов. Слухи эти достаточно популярны, хотя у самой Видящей никто, конечно, не спрашивал. Однако… — он запнулся, но всё же договорил, — после всего, что я увидел и услышал на пороге Колыбели, готов принять, что это просто слухи, а нежелание исполнить последнюю песню — следствие изменившихся традиций новой молодой расы.
Терри-ти дёрнулся было высказаться, хотя Линно-ри попытался удержать его на месте, положив руку на плечо, но его опередила Ира.
— Естественно, это ложь!
Герцог резко поднял голову. Затылок защекотало вниманием. Промелькнула паническая мысль, что опять лезет не в своё дело. Мало ли какие причины у дайна-ви скрывать свои таланты. Но сейчас все вокруг ждали её объяснений, и она, глубоко вздохнув, тихо произнесла:
— Я слышала, как поют дайна-ви. За весь народ судить не берусь, но то, что слышать довелось, оставило воспоминания на всю жизнь. Я не знаю их языка, а тогда и на всеобщем пары слов связать не могла, потому не скажу, про что были те песни, но они… помогли мне выжить. И жить дальше. Я никогда не слышала ничего подобного, ничего, способного так внушать мужество!
Тишина
Неожиданно Лэтте-ри встал из-за стола, приблизился и, положив руку ей на плечо, спросил Альтариэна:
— Есть цавга?
Герцог, едва усмехнувшись, кивнул и, пробежав глазами по свисающим, как гирлянда с балкона, любопытным музыкантам, махнул рукой одному из них. Тот исчез за балконной дверью и скоро появился из двери для слуг, прижимая к себе свой инструмент так крепко, будто его сейчас отберут насовсем. Но ослушаться не посмел и по кивку ставленника протянул его дайна-ви.
Этот струнный инструмент отличался от того, что использовал одарённый в Ризме, был крупнее. Ира слабо разбиралась в разновидностях гитар, но ближе всего эта походила на классическую, разве что струн пять, а не шесть или семь. По-честному, она бы не отличила лютню от мандолины, но что-то родное угадывалось в этой плавно изогнутой деке. Слуги по кивку ставленника подтащили поближе высокую лавку, Лэтте-ри, ни на кого не обращая внимания, устроился на ней и, аккуратно уложив на коленях «гитару», тронул струны, проверяя настройку. Чуть подкрутил колки и заиграл.
Под своды зала полилась знакомая Ире песня. Та самая, что он часто пел, когда она пребывала в беспамятстве и выздоравливала в лазарете. Сильный баритон отскакивал от стен и потолка, вливаясь в уши собравшихся, невольно заставляя сердца биться чаще. Она услышала знакомые и незнакомые одновременно слова, и её глаза закрылись сами собой. Песня на языке дайна-ви. Теперь уже точно. Это не резкий всеобщий, и не испытание для языка и горла вроде речи эйуна. Сколько воспоминаний связано с этой мелодией! Плавная и тягучая, как река с водоворотами, чистая и свежая, как первое утро зимы. Защемило сердце. Картины прошлого, осознание ценности жизни, первые победы и поражения, первая борьба, первые отношения… Восприятие сердцем, а не разумом.
А музыка… Самое поэтичное выражение, обозначающее виртуозное владение гитарой, которое когда-либо слышала Ира, звучало как «гитара плакала». Но теперь, когда с непривычной для её слуха музыкой сплёлся голос Лэтте-ри, на память моментально пришла строка из другой песни. «Пой, моя гитара, пой! Как люблю я голос твой!»[12]. Гитара не играла и не плакала. В умелых руках она обрела собственную жизнь, свой голос, который благодарно присоединился к баритону дайна-ви, сливаясь с ним в один шедевр.
К поющему Лэтте-ри, погружённому в игру с головой, подошёл Терри-ти и присел у его ног прямо на пол, положив сложенные, слегка дрожащие руки ему на колени. На следующем куплете голосов стало уже два, и зал перестал дышать. Робкий и слегка дрожащий, полный искреннего чувства голос Терри-ти украсил ровное и сильное исполнение Лэтте-ри, как морозный узор окна.
В зале, не стало врагов и союзников. Здесь властвовала Музыка, что не знает границ, потому с лёгкостью разрывает их. И когда прозвучало последнее слово, оно повисло в воздухе среди глубочайшей тишины, чтобы обрушиться вниз вместе с потоком разорвавших её рукоплесканий.