Закон крови
Шрифт:
Духи и предки вели вновь рожденных вглубь, туда, где смыкались белые стены, где Соединяющий Миры ждал их, чтобы передать самые глубокие тайны Мироздания, Начало и Конец. Вновь изменилось пение, ритмичный рокот смолк, лишь заунывный, то опадающий, то возвышающийся звук вторил пению и голосу… Дрого замер перед стеной, покрытой множеством кровавых отпечатков левых ладоней – кругами, спиралями… Великий Червь, давший начало Времени, накручивает своим туловом, кольцо за кольцом, гигантскую спираль – и все же вечно кусает собственный хвост!..
– Дрого, сын Арго!
Он приблизился, чтобы опустить окровавленную ладонь в плоскую чашу, наполненную густой темной жидкостью,
Снова зазвучал ритмичный дробный рокот, зовущий в обратный путь, к костру, к Первобрату и Устроителю, сквозь хаос начала Творения, когда Великий Мамонт разделял своими могучими бивнями воду и сушу… Да, Червь вечно кусает собственный хвост! В этом нет сомнений здесь, где слились воедино прошлое и настоящее, начало и конец, жизнь и смерть. Где духи, первопредки и люди сошлись в одной священной пляске… Все громче, все настойчивее дробь, все пронзительнее звук, все крепче, все быстрее бьют ноги о вытоптанную почву. Пляшут и подтягивают все: духи и предки, живые и мертвые… Вот пляшет молодой веселый Йом, вот старый Гор… А вот, кажется, мелькнуло лицо бедняги Калу, который не сумел вовремя отскочить от разъяренного носорога и был похоронен в своем жилище… А где Maл? Дрого не видел своего наставника, и это смущало. Но думать было не время. Пляска завораживала, соединяла, сливала его, Дрого, в единое целое со всем его Родом детей Мамонта. Бьют пятки в утоптанную землю, и нет боли, и не саднит даже искалеченный палец… Быстрее, сильнее, и еще, и еще, и еще!..
Дрого очнулся в Потаенном доме, он сразу узнал это место по кровле, изученной, кажется, до последнего сучка… А вот и знакомая щель, теперь в нее пробивался веселый солнечный луч. И лежал он не на жестких колких прутьях, а на свежем, мягком, благоухающем лапнике. Рядом заворочался Каймо. Дрого резко приподнялся и сел. Сладко кружилась голова. Каймо протирал глаза, Аун тормошил Вуула:
– Вставай, лежебока!
А Донго, видимо не спавший уже давно, блаженно лежал, закинув за голову руки, смотрел на Дрого своими светлыми глазами и тихо улыбался. Молодые мужчины возбужденно разговаривали, вспоминая Великую ночь. Скоро придут их братья, принесут им белые одежды, надеваемые только в самых торжественных случаях, и они все отправятся домой, в уже почти забытое и тем острее манящее стойбище.
– А осенью я женюсь! – заявил Каймо. – Мы с Туйей давно решили: и весны не будем ждать!
– Тяжело придется твоей жене, – притворно вздохнул Вуул, – в жару не раздеться – засмеют!
Мужчины дружно рассмеялись. Туули еще в прошлом году хвастал, что они с Туйей, веселой черноглазой девочкой из рода Серой Совы, «трахаются, как взрослые». А была верная примета – и мальчики знали о ней не хуже своих сестер: если девчонка всерьез трахается с мальчишкой, то у нее всю жизнь, еще до родов, будут отвислые груди.
Каймо, однако, смеялся громче всех:
– А я вам все врал! Мы с Туйей только возились – и ничего больше. А пожениться решили сразу, как я только стану мужчиной.
Дрого задумался совсем о другом. Он вновь вернулся мыслями
– Донго, ты вчера видел Мала? Донго помедлил с ответом.
– Нет.
– Вот странно, и я его не видел! – задумчиво произнес Вуул.
– И я.
– И я.
– Да ладно вам, – беспечно сказал Каймо, – узнаем, в чем дело. Придет вождь – спросишь. Ведь Мал – твой наставник.
«Спросишь»… Далеко не на все вопросы можно было получить ответ, и далеко не каждый вопрос можно было задать. Дрого, да и любой из его братьев, хорошо помнил, как ложилась ладонь взрослого на мальчишеские губы, с которых был готов сорваться запретный вопрос. Один такой случай навсегда врезался в память.
Тогда мужчины в очередной раз покинули стойбище перед Большой охотой, и они втроем – Нагу, Туули и проныра Хайси – построили из прутьев свой мужской дом, под кустом, в двух шагах от жилища Туули. Все было как у больших: и лапник принесли, и костерок сложили – вот только огня добыть не удалось, как ни старались крутить по очереди огневую палочку, только дымок, да и тот слабый… Туули самозабвенно колол кремень, Нагу обтачивал острым осколком ветку ольхи – будущее копье. Завтра они втроем пойдут на охоту, встретят и убьют большо-о-ого бизона… И Хайси вдруг заявил:
– А я возьму и уйду сегодня во всамделишный мужской дом! И отец возьмет меня на настоящую охоту! И бизона убью не понарошку!
Ребята над ним посмеялись, а утром Хайси возьми да исчезни! И отец не привел его в стойбище за ухо, как, бывало, не раз извлекал своего пронырливого сынка из разных неподходящих мест! Значит, и в самом деле взял с собой. Теперь уж Хайси посмеется вдосталь над бывшими приятелями, когда вернется с мужчинами, свалит у входа в свое жилье бизонью голову, принадлежащую тому, кто нанес смертельный удар, и скажет своей матери:
– Женщина, возьми нашу долю!
Окончилась охота, и звучали заветные слова, но у жилища Хайси их произнес не он, а его отец. Произнес буднично, безрадостно, хотя добыча была хороша: не бизон конечно, но отличный годовалый жеребец… А Хайси не было нигде. И когда Нагу подбежал к своему отцу, чтобы узнать, что же случилось с его приятелем, – на его губы, опережая вопрос, легла жесткая ладонь, и отцовские глаза смотрели необычайно строго. Больше Хайси не видел никто. И имя его не произносилось. Никогда.
Послышались приближающиеся шаги. Откинулась оленья шкура, впуская в полумрак Потаенного дома радостное летнее утро, и голос вождя торжественно произнес:
– Мужчины! Возьмите свои одежды!
Парадные наряды охотников – длинные рубахи с рукавами, штаны, доходящие до щиколоток, почти невесомые мокасины, все из тонкой оленьей замши, – были скроены и сшиты руками их матерей. Дрого хорошо помнил, как долгими зимними ночами он лежал под теплой медвежьей шкурой (не того страшного вурра, а обычного лесного сладкоежки), наблюдая, как его мать при свете костра аккуратно нашивает на его будущий наряд, одну к одной, бивневые бусины, постепенно сплетающиеся в причудливый узор. Впрочем, то был другой наряд, не этот. Еще зимой мать, прикинув на мальчика совсем готовую рубаху, огорченно всплеснула руками: «Как ты вырос, Нагу! А ведь шила с запасом…» Тогда он даже испугался: «Что же теперь делать?» А мать только засмеялась: «Что делать? Новую шить!» – «Но эта – такая красивая!» – «Не бойся, вторая будет не хуже. А эта… Может быть, еще пригодится», – и лукаво посмотрела на сына. Знала, конечно, с кем он прятался во время осенних свадеб…